Аня не была твердо уверена, что карьера уборщицы в самый раз для нее. Но ничего лучшего пока не вырисовывалось. Горизонт был пуст и безвиден.

Востроглазая невесомая старушка Нэнси Штейнбик оказалась чудовищно общительной. Аня, не имея путей отступления, мало-помалу стала понимать ее английский, сдобренный польским акцентом и спонтанными вбросами русских слов. Необходимо было хоть как-то реагировать — и Аня робко заговорила. Это было не очень стыдно, старушкин английский тоже ведь не бог весть что… За двадцать пять долларов надо было убрать две комнаты, плотно забитые фарфоровыми фигурками пастушек, амурчиков, кошечек, козочек, вазочками, рамочками с фотографиями, салфеточками, тарелочками, вышитыми подушечками, фаянсовыми горшочками с фиалками. «Настоящий европейский стиль», — гордилась Нэнси. Хорошенько вычистить плиту, тостеры и миксеры на кухне, пропылесосить ковры и мебель, параллельно выслушивая рассказы миссис Штейнбик о трех ее покойных мужьях, двух способах приготовления морковного кекса, о прошлогодней операции на сердце с демонстрацией кучки веселеньких, как елочные конфетти, таблеток — их миссис Штейнбик забрасывала в рот горстями через каждые шесть часов. Аня управлялась со всеми этими делами за три часа и, унося честно заработанные в поте лица доллары, прикидывала, сколько дней они смогут питаться на эти деньги. Если с умом тратить, не швырять, как Билл Гейтс, деньги на всякие деликатесы — «пепси-колу» там, мороженое, колбасу, а варить суп, то дня четыре, а то и целых пять.

Милейшая миссис Штейнбик, неиссякаемо болтая, семенила за русской уборщицей по пятам. Однажды Аню озарило: старушка же опасается, что прислуга того и гляди что-нибудь слямзит. Сунет в карман фарфорового барашка или деревянного петушка — и ищи ее потом. Кто за этих понаехавших нищих и диких эмигрантов может поручиться? Аня вспыхнула:

— Не волнуйтесь, миссис Штейнбик. За мной следить не надо, я по квартирам не ворую. Моя специальность — срезать кошельки в транспорте.

Штейнбичиха дико всполошилась, отскочила, трясущимися руками сунула в рот неурочную таблетку, пролив воду на скатерть, и предложила Анне сегодня спальню не убирать, но, конечно, конечно, она заплатит как за полную уборку, она понимает, что милая Эна потратила свое время и вправе расчитывать на ожидаемое вознаграждение.

Аня облаяла себя кретинкой безмозглой, выключила пылесос и приступила к трудному делу — доводить до сознания старушки, что это была шутка. Такая русская шутка. Юмор, понимаете, юмор такой, миссис Штейнбик. Я никогда не ворую кошельки и безусловно уберу вам сегодня, как всегда, и спальню и прихожую.

Перед Пасхой повезло — возникла денежная работа, снова от Нины Юрьевны. Надо было за два дня довести до блеска двухэтажный дом пожилой одинокой миллионерши Бетти. Раз в год, на Пасху, она принимала у себя родственников. Натертый паркет, хрустальная чистота окон, не говоря уже об арктическом сиянии унитазов и раковин — все должно было соответствовать высокому статусу хозяйки. Судя по всему, остаток года не требовал подтверждения статуса, в миллионершином доме царила первобытная грязища. Кухня завалена заскорузлыми сковородками, пустыми картонными коробками, отсыревшими газетами, пол не мылся, можно держать пари, с прошлой Пасхи, ковры покрыты белесой паутиной кошачьих волос.

Коротконогая, широкобедрая хозяйка, в отличие от птички-щебетуньи Штейнбик, зря не болтала, а полковничьим басом швыряла приказы: вымести, убрать, вымыть, протереть еще раз. И вон там тоже! Аня мела, убирала, протирала и второй, и третий раз. Первый день — верхний этаж, удививший парностью помещений. Две спальни (для одной-то!), две ванны (по очереди она, что ли, в них моется?), два набитых хламом чулана. Плюс еще пустая комнатуха с подушками на полу, откуда при появлении Ани приветственным салютом вспорхнула серебристая стайка моли. Чувствительный нос Анны страдал от запаха затхлости и того специфически едкого и тоскливого, чем в любой стране пахнет жилище старого, неопрятного и скупого человека.

Сдвинуть похожую на хозяйку приземистую кривоногую мебель, пройтись по ней полиролью, пропылесосить ковры и диваны, закинуть в стиральную машину простыни, отмыть полы и окна, отдраить до снежной белизны покрытые скользким коричневым налетом ванны и унитазы. Одиннадцать часов, не разгибаясь. Разламывается спина, руки вспухли, зудят от химикатов — аллергия, подруга дней моих суровых! Уф, один день позади! Завтра — убрать первый этаж. Кухня, гостиная, столовая, туалет — мало не покажется. Ничего, потерплю, зато уйму денег заработаю — тут аж долларов на сто пятьдесят по скромному счету за такую прорву работы. А может, и больше.

Через несколько лет, перейдя в уважаемый разряд «хай мидл класс», то есть людей с доходом, позволяющим иметь дом с бассейном, ходить на концерты, не помнить, сколько пар обуви валяется в шкафу, и отдыхать зимой на Карибах, Аня поняла, чем вредна бедность. Нет, не оскорбительным жильем, не барахлом из смердящего старьем магазина Армии Спасения, не вредной дешевой и жирной едой. Бедность — ядовитый аллерген для души, если, конечно, ты чувствуешь на себе клеймо бедности, горб бедности, запах бедности. Аня ощущала это всей кожей, каждой своей несчастной клеточкой. Даже сны убогие снились. Отравленная нищенством, она напряженно думала о деньгах, лелея постыдные фантазии на тему: «что бы я делала, если бы у меня был миллион?» Она бы знала, что делать…

Вот и утром, плетясь к богачке Бетти, мечтала о том, как, получив целых полторы сотни, не станет их тратить на еду, а купит наконец Лельке джинсы «Ли», пусть, дурачок, радуется. Себе, так и быть, туфли, которые бы не натирали косточку на пальце, маме Доре — большую кастрюлю для супа. Давно присмотрела. А если что-то останется, то французский сыр для Сережи. Осуждая в целом Америку, он все же отыскал в ней небольшие оправдательные моменты — сыр бри, сыр горгонзола, пиво «Будвайзер» и газету «Новое русское слово». Остальное ни к черту не годилось и раздражало.

Новая профессия (cleaning lady это здесь называлось — «леди по уборке», неплохо придумано, а? Леди!) наложила-таки на Аню отпечаток. На улице, в метро, даже моясь под душем, она представляла как ловко теперь сможет убрать свою собственную квартиру, если эта квартира когда-то в ее жизни появится. Что вряд ли, конечно. Все уголочки чисто-начисто вымоет, все дверные ручки пастой надраит, она знает, где продают отличную пасту. Все карнизы специальной мягкой щеточкой обметет. Только, пожалуйста, пусть квартира небольшая будет, чтобы не девять часов подряд надрываться. Гостиная и две спаленки. Кухня, конечно, вся из светлого дерева, а пол кафельный — мыть легко, можно даже без химикатов. И обязательно балкон с выгнутыми в виде вопросительных знаков чугунными прутьями и со свисающими плетьми огненных настурций — она такое фото углядела в глянцевом журнале «Décor», подаренном Генриеттой Матвеевной: «Изучайте жизнь, Анечка». Ох, какой журнал!

Так… беру вот этот кожаный кремовый диван и стеклянный низкий столик со страницы двадцать три! Нет, передумала, диван вон тот, цвета переспелой вишни, на следующей странице. А столик, нет-нет, не убирайте, оставьте! И вот ту плоскую керамическую вазу — посажу в нее цветочки имени меня, анютины глазки, как на странице сорок второй. Убралась, скажем, переоделась во все легкое, светлое и вышла с журналом на балкон — не леди по уборке, просто леди — с кофе (розовая английская чашка на девятой странице)… Без балкона и настурций Анна решительно не соглашалась — и не просите, и не уговаривайте даже!