А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцом твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».[106]

Вот где таится высшая мудрость. Я часто стремилась к жертвоприношению, но всегда желала немедленной награды, желала, чтобы моя жертва стала известной тому, ради кого я ее принесла. А жертва может быть принята лишь в том случае, когда о ней никому не известно, кроме самого Господа.

В тот же день. – Совершила прогулку вдоль мыса. Море и небосвод сияли невообразимой красотой, и я чувствовала, как вдохновили меня слова святого Матфея. Думаю, что постигла наконец великую истину. Господи, помоги мне остаться на высоте, куда Ты вознес меня в эту минуту! И если я упаду, позволь мне хотя бы изредка ощущать Твое присутствие в моем сердце!

13 декабря 1937. – Погода испортилась. Идет дождь, гулять невозможно. Перечитываю «Жан-Кристофа», – когда-то в Сарразаке мне дала этот роман Эдме, но в то время я сочла его чересчур длинным и нудным. Теперь я сполна оценила его мощь и веру; в нем не все идеально, многие персонажи искусственны, но суть его верна. Нужно любить и уповать на лучшее. Мой дорогой профессор Бья, с которым мы встретились за чаем, подытожил свои советы такими словами:

– А теперь идите, живите и страдайте.

– Я слишком уже настрадалась, – ответила я ему. – В сердечной сфере на мою долю выпали одни неудачи: любовь и дружба в равной мере разочаровали меня. В этом таинственном царстве чувств я потерпела полное фиаско, но во мне еще жила неистовая надежда… до тех пор, пока я не поняла, что главное препятствие таится во мне самой.

– Тогда научитесь еще избавляться и от надежды.

14 декабря 1937. – Нынче утром письмо от Кристиана, чудесное! Он пишет, что устал от Парижа, что уже не может работать вдали от меня (о, радость! Радость! Слезы радости!), что ему нужно обсудить со мной свои замыслы. И под конец спрашивает, может ли он провести здесь Рождество. Признаюсь, в первый миг мне словно дьявол шепнул на ухо: «Наверное, Роланда укатила в Польшу». Но все оказалось иначе. С той же почтой пришло письмецо от Сибиллы: «Прекрасная Роланда уже не желает ехать к своему Билли-Вилли». Мгновенный страх оттого, что испытание началось так скоро. Готова ли я к нему? Сдержу ли данную себе клятву? Избавилась ли от гордыни и надежд? И я пишу Кристиану, что жду его.

22 декабря 1937. – Какое счастье, что Кристиан проведет со мной Рождество! Какое счастье ехать встречать его в Сен-Рафаэль! Какое счастье вдруг узнать его дорогое лицо среди незнакомых лиц пассажиров, выходящих из поезда! Благословляю брак: не будь мы женаты, я уже давно потеряла бы его. Значит, все-таки мы любим друг друга. И встретим старость вдвоем, как дружные неразлучные супруги. Здесь, где мы с ним одни, я в этом уверена больше, чем когда-либо. И какое счастье смотреть на него за работой, счастье работать вместе с ним, счастье дарить ему счастье. Вчера у меня вдруг невольно вырвалось: «О, как я люблю вас, Кристиан!» И это была чистая правда.

23 декабря 1937. – Остаюсь верной своим решениям. Ни одной ссоры с тех пор, как он здесь. Но художники странным образом являются зрителями собственной жизни. Наша долгая размолвка вдохновила Кристиана на пьесу «Ксантиппа», отрывки из которой он прочитал мне вчера. Меня одолевали противоречивые чувства: грусть, оттого что я послужила прототипом этого персонажа – который, впрочем, в трактовке Кристиана не так уж примитивен, а местами даже привлекателен, – и радость открытия новой или, по крайней мере, редкой грани таланта Кристиана. Этот трудный для понимания философ, этот трагический поэт демонстрирует, когда хочет, удивительный дар комизма. В образе Сократа он создал карикатурный и забавный портрет Кристиана Менетрие. Даже Роланда фигурирует в этой сатирической сказке: ее он изобразил со снисходительной насмешкой, без всяких иллюзий.

– О Кристиан, эта комедия очень удивит ваших поклонников!

– Ну что ж, – ответил он, – время от времени нужно удивлять своих поклонников, а главное, своих врагов.

Потом он попросил меня высказать свои замечания и советы. Мне, конечно, многое хотелось исправить. Но я попыталась судить беспристрастно и была за это щедро вознаграждена. Кристиан внезапно обнял меня со всей силой былой страсти.

– Как прекрасно жить с вами! – воскликнул он.

О, сила экзорцизма! Волшебное превращение! Мне кажется, что, помогая ему наделить эту воображаемую Ксантиппу моими самыми нелепыми свойствами характера, я сама избавляюсь от них – и становлюсь лучше.

25 декабря 1937. – Один из самых чудесных рождественских праздников в моей жизни. Трудность в том, чтобы сохранить эту гармонию, когда мы вернемся в Париж и снова будем встречаться с другими людьми. Сейчас я накапливаю в себе сокровища терпения и доброты. Я знаю, что им суждено истощаться. Но я хочу удержать Кристиана, чего бы это ни стоило, и поэтому буду упорно вести эту игру – лишь бы выиграть.

25 марта 1938. – Я не открывала эту тетрадь целых три месяца, так как все шло к лучшему и доктор Бья отсоветовал мне вести дневник, сказав:

– Выкладывать на бумагу свои неудовольствия – значит укоренять их в своем сознании. Да и самокопание тоже нездоровое занятие.

Поэтому я начала приучать себя к терпению и закалять волю. Не думать больше о таких вещах. И это мне почти удалось. Увы! Кристиан, склонный к иллюзиям, счел меня исцелившейся и стал обращаться со мной как с влюбленной женщиной. Фиаско. Он снова разбудил во мне склонность к сожалениям. И я опять провожу бессонные ночи, мысленно переделывая прошлое: «Ах, если бы я встретила Кристиана до моего первого брака… Ах, если бы на мысе Фреэль я во всем призналась ему, тогда, может быть…» Победа над собой заключается в том, чтобы остановить мысль, как только она пускается во все тяжкие, и я долго пыталась делать это; увы, вот уже несколько дней, как я капитулировала и часто раздражаю Кристиана несправедливыми, вздорными упреками. Вчера вечером он вдруг рассвирепел и устроил мне грубую, безжалостную сцену. Никогда еще я не видела его таким взбешенным и, если честно признаться, таким уставшим от меня.

– Идите вы к черту! – крикнул он. – Раз у меня больше нет жены, мне остается только завести любовницу.

Я ответила:

– Если вы удовольствуетесь кем-нибудь вроде Роланды…

Это разъярило его вконец.

– Да по какому праву вы презираете Роланду? В ней, по крайней мере, есть хоть что-то человеческое. И потом, на свете, кроме Роланды и вас, есть и другие женщины!

– Кристиан, постыдитесь! – взмолилась я. – Как вы можете так цинично говорить со мной?

Мной владело раздражение, злость, но в глубине души я считала, что он не совсем не прав, и мало-помалу его жестокость благотворно подействовала на меня. Такие семейные сцены подобны грозе: они очищают атмосферу и после них становится легче дышать. Однако мое моральное исцеление пошло прахом; все нужно начинать заново.