Нас довезли до цели – здания Президиума Академии наук – и высадили. Я воспользовался моментом для разведки:

– Привет, – догнал блондина и пристроился справа. – Интересная книга у тебя. Функциональный интеграл грызешь?

В голубых глазах блеснул огонек энтузиазма, и он с надеждой воззрился на меня:

– А ты тоже изучал?

– Немного, – кивнул я, – все же это не столько математика, сколько физика. Красиво, но недостаточно строго. Есть большие вопросы к сходимости допредельных форм интеграла.

– Зато физически обоснованно! – взметнулся он на защиту. – Полностью соответствует стандартной квантовой теории. К тому же это интуитивно понятное орудие, с помощью которого уже сейчас можно открывать новые математические факты. Именно открывать, а не доказывать, и именно математические!

– Частично согласен, – ответил я, – это может стать новым способом думать о математике. Бурбакисты такое сделали, доработав и введя в обиход Канторову теорию бесконечности. Но только когда будет подведен базис. Пока же вся конструкция выглядит оторванной от фундамента остальной математики. Знаешь, вот словно висящая в воздухе Эйфелева башня.

– В физике, – отмахнулся он, – порой достаточно интуиции. Математика – лишь аппарат. Эйнштейн не только не мог разработать математического языка под свои прозрения, но даже не знал, что такая математика уже существует.

– Да, если бы не Гильберт… – согласился я.

Мы обменялись понимающими взглядами.

– Ты откуда такой взялся? – поинтересовался он, ухмыльнувшись.

– Из Ленинграда.

– Сорок пятая или двести тридцать девятая?

– Двести семьдесят вторая.

Блондин недоуменно поморщился, словно пытаясь что-то вспомнить.

– Не напрягайся, – рассмеялся я, – это языковая.

– Ого… – Он удивленно поморгал и добавил: – А почему не пошел в спецшколу?

– Ну… – протянул я, обдумывая, что бы соврать. – А и не предлагали. Я только в этом году прорезался. Кстати, Андрей Соколов.

Я протянул руку.

– Вадим Книжник, Москва. – Он крепко пожал мою ладонь. – Давай рядом сядем.

В актовом зале по въевшейся комсомольской привычке мы устроились подальше от президиума. Слева от Вадима в кресло плюхнулся вихрастый брюнет со взором горящим.

– Привет, Вадим, – сказал он, – ну что, поборемся? У тебя последняя попытка.

– Всегда готов, Вить. Андрей, знакомься, – повернулся он ко мне. – Это Витя Гальперин, он в том году первый диплом у меня увел. Витя, это Андрей, из Ленинграда. Учти, он хоть и из обычной школы, но, похоже, нормально волочет.

– Из обычной… – протянул, прищурившись, Гальперин, – это может быть даже опасней, чем из математической, раз досюда дошел. От спецшкол хоть знаешь чего ждать.

– А… – махнул я рукой, – все равно основной соперник на таких соревнованиях – это ты сам.

– Это верно, – согласился Гальперин.

– Я, кстати, из девятого класса, – заметил я, – но хочу к вам прибиться, на ваш тур.

– Зачем? – хором удивились ребята.

Я пожал плечами:

– Так интереснее будет. В положении об олимпиаде запрета нет.

На сцене тем временем началось движение – рассаживался президиум. Затем на трибуну бодро выкатился представительный мужчина, оказавшийся замминистра и председателем оргкомитета.

Я откинулся на спинку и слушал его вполуха, больше думая о намеченной на завтра встрече с бабушкой Мелкой, чем об олимпиаде. Телеграмму о встрече я ей отбил из Ленинграда, но приедет ли она? И если да, то с какими намерениями? Пока я переживал о вариантах нашей предстоящей беседы, мой подростковый организм непроизвольно елозил по скамье и громко сопел, словно от волнения из-за предстоящего тура.

– Да не корову же ты проиграешь, – шепотом попытался успокоить меня Книжник.

– Ага, – согласился я, – не корову. Но не хочется.

Отдавать Мелкую бабушке я категорически не хотел. Но как убедить ее в своей серьезности и во всех смыслах этого слова состоятельности?

Председатель оргкомитета закруглил свою речь, напомнив нам напоследок о предстоящем возложении цветов к Вечному огню и коммунистическом субботнике, и передал слово Колмогорову.

В зале наступила абсолютная тишина, потом раздался негромкий глуховатый голос академика. Я наклонился вперед, старательно вслушиваясь в каждое его слово.

– Мой коллега и хороший товарищ, – начал Андрей Николаевич, – один из самых замечательных советских математиков, Борис Николаевич Делоне говорит так: «Большое научное открытие отличается от хорошей олимпиадной задачи только тем, что для решения олимпиадной задачи требуется пять часов, а получение крупного научного результата требует затраты пяти тысяч часов». Ну и, я добавлю, второе отличие в том, что задачи на олимпиаде точно имеют решение – мы, жюри, это проверили.

Я желаю всяческих успехов в решении математических задач и побед всем вам. Но кто-то точно победит, а кто-то не войдет в число призеров. Не вздумайте огорчаться! Пути к серьезной работе в области математической науки различны. Одним легче дается решение замысловатых задач, другие вначале не выделяются на этом поприще, но, двигаясь медленно, в конечном итоге овладевают глубоко и серьезно теорией и научаются работать самостоятельно несколько позднее. И из тех, и из других получаются первосортные ученые. Поэтому при выборе математики как предмета основных интересов и работы на долгое будущее каждый должен руководствоваться собственной самооценкой, а не числом премий и похвальных грамот на олимпиадах. Успехов вам всем, интересных задач и открытий!

Зал зашелся аплодисментами. Я с энтузиазмом отбивал ладони вместе со всеми.

И все-таки правы те, кто говорит, что обостренное чувство банального – это родовой признак математиков. Для пустословия на церемонии открытия олимпиады места не нашлось, и заседание закрыли через двадцать минут после его начала.

Народ потек из зала. Уже в вестибюле мне удалось настичь Рукшина.

– Сергей Евгеньевич? – позвал я его.

Сегодня утром я уже огорошил его своим желанием, теперь предстояло довести дело до конца. В конце концов, мне надо набирать известность, пусть и таким экстравагантным способом. Потом, когда дойдет до газетных статей, всякое лыко будет в строку, даже такое.

– Андрей… – Он тяжело вздохнул, понимая, что от продолжения нашего разговора ему не отвертеться. – Я по-прежнему считаю, что тебе не нужно выпендриваться. Выступай за свой девятый класс. И я не могу решать такие вопросы сам, нужно разрешение председателя жюри. Но ты же не собираешься этой своей прихотью беспокоить самого Колмогорова?

– Собираюсь, – твердо сказал я, – вот прямо сейчас и спрошу.

Рукшин закатил глаза к небу, взывая, видимо, к своим немалым педагогическим талантам.