— Да, — ответила Робин с уверенностью, которой сама не испытывала. — Конечно, вернется.

Выбор носильщиков оказался делом долгим. Зуга слегка хлопал каждого нанятого по плечу, и человек отсылался в палатку Робин на осмотр — она искала признаки болезней или немощей, которые помешают носильщику выполнять свою работу.

Потом началось распределение грузов.

Зуга заранее разложил и взвесил каждый тюк, убедившись, что ни один из них не превышает положенных сорока килограммов, но вновь нанятые носильщики потребовали, чтобы грузы были повторно взвешены у них на глазах, а потом затеяли бесконечную перебранку о размерах поклажи, которую каждый из них понесет долгие месяцы, а может быть, и годы.

Майор категорически запретил Перейре пытаться ускорить процесс отбора своей плетью и добродушно поддался общему настроению подначек и веселого торга, однако на самом деле он воспользовался удобным случаем, чтобы оценить дух команды, отсеять ворчунов, которые в предстоящих тяготах могут этот дух подорвать, и отобрать природных лидеров, к которым остальные станут бессознательно обращаться за решением.

На следующий день Баллантайн воспользовался полученными накануне знаниями. Для начала семь самых отъявленных бузотеров получили по хете бус и были без объяснений или извинений отосланы из лагеря. Потом Зуга вызвал пятерых самых сообразительных молодцов и назначил их старшими групп, каждая из которых состояла из двадцати носильщиков.

Они должны были отвечать за поддержание темпа ходьбы, сохранность грузов, разбивку и сворачивание лагеря, распределение рационов, а также служить представителями своих групп, высказывая Зуге жалобы людей и доводя его приказы до них.

Формирование отряда было завершено, в него вошли сто двадцать шесть человек, включая готтентотов сержанта Черута, носильщиков, пришедших из Келимане, Камачо Перейру и двух начальников — Робин и самого Зугу.

Такой караван, если его не организовать как следует, будет очень медлителен и неповоротлив, и это само по себе плохо, но при передвижении к тому же он окажется чрезвычайно уязвим. Зуга долго думал о том, как охранять колонну, затем разделил последнюю бутылку виски с сержантом Черутом — они обменивались опытом и разрабатывали порядок движения.

Майор с небольшой группой местных проводников и личных носильщиков собирался идти впереди основной колонны, чтобы произвести разведку местности на пути движения и развязать себе руки для геологических изысканий и охоты, если представится случай. По ночам он намеревался по большей части возвращаться к каравану, но хотел иметь при себе все необходимое снаряжение для того, чтобы действовать самостоятельно в течение долгого времени.

Камачо Перейра с пятью готтентотскими воинами пойдет в авангарде основной колонны, и, несмотря на подшучивания сестры, Зуга не видел ничего смешного в том, что Камачо понесет «Юнион Джек».

— Это британская экспедиция, и мы поднимем флаг, — упрямо ответил Зуга.

— Правь, Британия, — непочтительно рассмеялась сестра, но Зуга пропустил ее слова мимо ушей и продолжал описывать порядок движения.

Группы носильщиков пойдут по отдельности, но недалеко друг от друга, а сержант Черут и остальные воины образуют арьергард.

Для управления движением колонны была разработана несложная система сигналов, подаваемых с помощью горна из рога антилопы-куду. Сигналы означали «идти» или «остановиться», «сомкнуть ряды» или «перестроиться в квадрат».

Зуга четыре дня обучал колонну этим премудростям. Настоящее умение придет намного позже, но он наконец почувствовал, что они готовы к выходу, и сказал об этом Робин.

— Но как мы переправимся через реку? — спросила она, глядя вдаль на северный берег.

Река здесь достигала восьмисот метров в ширину, а прошедшие сильные дожди на пространствах в миллионы квадратных километров резко подняли ее уровень. Течение было быстрым и мощным. Если они пойдут на север, к реке Шире и озеру Малави, то, чтобы переправиться на северный берег, им понадобится флотилия выдолбленных каноэ и много времени.

Паровой баркас «Хелен» давно отплыл вниз по реке, делая в день добрых двадцать узлов по течению, так что скоро он вернется в Келимане.

— Все готово, — сказал сестре Зуга, и ей пришлось удовольствоваться этим.

В последний день Робин впервые разрешила Юбе пойти с ней на кладбище. Обе они несли подарки — рулоны материи и мешок керамических бус самой ценной разновидности — сам-сам, ярко-алого цвета, весом в семнадцать с половиной килограммов.

Ровно столько Робин осмелилась взять из запасов экспедиции, чтобы не вызвать гнева и любопытства Зуги.

Она подумала, не рассказать ли Зуге о Саре и мальчике, но решила, что не стоит.

Страшно представить, как отреагирует Зуга на сообщение о том, что найден его единокровный брат смешанной крови. Свои воззрения относительно касты и цвета кожи Зуга приобрел в суровой школе индийской армии, и слишком тяжелым ударом будет для него известие, что его отец переступил через эти железные правила. Так что Робин предпочла сообщить ему, что нашла одну из бывших служанок отца, которая много лет ухаживает за могилой матери. Подарки должны были соответствовать размерам этой услуги.

Сара с малышом ждали их у могилы. Она приняла подарки с изящным поклоном, сложив ладони на уровне глаз.

— Мы уходим завтра, — пояснила Робин.

В глазах Сары мелькнуло сожаление, сменившееся покорностью судьбе.

— На все воля Божья.

Робин почудилось, что эти слова произносит ее отец.

Вскоре Юба с мальчиком занялись сбором стручков кораллового дерева, что росло неподалеку. Они нанизывали красивые алые бобы-талисманы на веревочку, чтобы сделать ожерелья и браслеты. Оба, девушка и мальчик, держались с веселой непринужденностью, их смех и радостные возгласы придавали беседе под акациями оттенок легкости и уюта.

За короткое время знакомства Робин и Сара стали добрыми подругами. В «Путешествиях миссионера» отец писал, что всегда предпочитал общество черных людей белым, и Робин все больше убеждалась в его правоте. Похоже, Фуллер Баллантайн с себе подобными не занимался ничем иным, кроме как перебранкой. Общение с белыми людьми, казалось, пробуждало всю мелочность и подозрительность его натуры. В то же время большую часть жизни он провел среди чернокожих и в ответ получал лишь доверие, почести и долгую дружбу. Его отношения с Сарой были естественным продолжением этих чувств, подумала Робин. Она сопоставила эти мысли со взглядами своего брата и пеняла, что ему никогда не перейти разделяющую их черту. Чернокожий может завоевать симпатию Зуги, возможно, даже уважение, но пропасть чересчур широка. Для брата они всегда будут «эти люди», и в этом он никогда не переменится. Проживи Зуга в Африке еще пятьдесят лет, он все равно не научится их понимать, а она за несколько недель нашла здесь настоящих друзей. Робин спрашивала себя, сможет ли, подобно отцу, когда-нибудь предпочесть их собственному роду. Сейчас это казалось невозможным, но она ощущала, что способна со временем изменить свое мнение.