— Так ты останешься в школе? — не утерпела мама. — Теперь, когда ты знаешь себя, знаешь свои способности, кем ты можешь стать?

Я посмотрел на нее, посмотрел на папу и произнес волшебное слово.

— О’кей, — сказал я. Встал и забрал со стола бутылку. — Можно, я оставлю ее себе?

— Конечно.

Я скатал лживую просьбу о помощи, засунул обратно в бутылку и завернул крышку. Встряхнул слегка, чтобы скрученный листок попрыгал внутри.

— Думаю, вы мне кое-что задолжали, ведь сокровища мы так и не нашли.

Тут они оба вскочили, обошли вокруг стола и обняли меня. Мама сказала, уткнувшись лицом мне в волосы:

— Ты нашел сокровище! Ты узнал, в чем твоя слабость и в чем сила. Увидел свои возможности.

— Ты нашел самого себя! — сказал отец.

Не забывайте: мои родители выросли на Западном побережье Америки, так что в их устах это звучало не слишком пафосно. И все-таки немножко пафосно.

Мы все прижались друг к другу, я крепко обнимал родителей и пытался разобраться: у меня они самые худшие на свете или самые лучшие?

Я вернулся на остров Осни. На мне — бутылочно-зеленая форма шестого класса. Нагрудный карман украшен вышивкой — золотые нити изображают воду (три волнистые линии) и дерево. Ботинки чудовищно жмут не только потому, что еще не разношены, но и просто потому, что это — ботинки. После трех месяцев босоногой жизни на острове любая обувь невыносима.

Я пересек недлинный мост через крепостной ров и вновь оказался на том первом в моей жизни острове. Входя под каменную арку, я прочел высеченную над ней латинскую надпись в честь Георга III — того, кто свихнулся, но все равно оставался королем, — и подумал о том, как теперь все изменится для меня. Заметил других ребят, не из нашей семерки, они тоже собирались у школы, и смутно мне почудилось, что им здесь не место. Здесь должны быть только мы семеро.

Я никого из ребят не видел после того, как нас обследовали и с нами проводили собеседования в отделении бихевиористики. Тогда я мимолетно пересекался то с тем, то с другой, входя в кабинет врача или психолога, когда кто-то оттуда выходил, или оказываясь одновременно с кем-нибудь у автомата с газировкой. Сейчас я первым увидел Ральфа — он чуть не налетел на меня под аркой.

— Привет, Ральф.

— Шеф! — сказал Ральф, но вдруг запнулся и уставился себе под ноги.

Я внимательно присмотрелся к нему.

— Как дела?

Он пожал плечами, в глаза мне так и не посмотрел.

— По кайфу, бро. Дымка хватает. — Он развинченной пробежкой зашагал дальше, точно так же, как в прежние годы. — Я двинул, бро. Мужик дергается-ждет.

Я тонко улыбнулся.

— Хорошо, Ральф, — любезно ответил я. — Двигай.

Он пошел прочь через двор, утрированно исполняя рэпер-скую раскачку. Не то чтобы я сильно удивился.

Не удивился я и тому, что Миранда Пенкрофт снова прилипла к Себастьяну Лоаму — быстрее, чем успеешь выговорить «Робинзон Крузо». Ни тому, что Джун Ли послала меня за новыми струнами для скрипки взамен тех, которые мы использовали как леску, ни тому, что Гилберт Иган смеялся вместе со всеми, когда кто-нибудь обзывал меня гомиком, ни тому, что Ральф Тюрк снова зависал в Блэкберд-Лейс. Они старались выкинуть из памяти остров. Но я наблюдал за ними и улыбался. Потому что теперь-то я знал: это все не имеет значения.

Пусть Ральф изображает гангстера. Пусть Себ выиграет еще несколько матчей, прикидываясь великим спортсменом. Пусть Миранда пересекает бассейн по сто раз, пока волосы ее снова не сделаются почти белыми. Пусть все притворяются не тем, что они есть — реальная жизнь уже сказала свое слово, и я теперь знал, и они знали, кто есть кто, когда маски сорваны. И я точно знал теперь свое место в иерархии.

Вот почему я улыбался.

Джон Донн сказал: «Ни один человек не остров».

Ай да умница, Джон Донн, ай да сукин сын!

Я улыбался, потому что здесь был человек, к которому была обращена моя улыбка, человек, не спешивший забыть, зато сумевший простить. Я бо́льшему научился благодаря тому, что сделал на острове плохого, чем благодаря тому, что сделал правильно. Флора меня простила. Это она улыбалась мне в ответ.

А что Себастьян Лоам? Я готовился к столкновению — я знал, что его не избежать. И вскоре этот момент наступил. Как три года назад — мы встретились с Лоамом в том дворе, где происходил Забег. Сошлись посередине двора, словно для дуэли. Остановились ровно в том месте, где начинался Забег.

Лоам тащил хорошо знакомую мне сумку. Из синего водоотталкивающего материала, с красной полосой, с почти незаметным логотипом «Найк» и грубыми ручками на липучках. Он нес сумку на вытянутой руке перед собой и, поравнявшись со мной, уронил ее к моим ногам, едва не задев начищенные носки новых ботинок. Я посмотрел на сумку, на до боли знакомые ручки на липучках.

Потом посмотрел на Лоама.

И он посмотрел на меня.

Весь вопрос в том, кто первый опустит глаза.

— Мистер президент?

Я очнулся от дневной дремы — непривычно, чтобы меня так именовали. За окном лимузина — улицы Лондона. Почти тридцать лет я не бывал в Англии. Я ехал в Букингемский дворец. Встреча на высшем уровне с руководителем этого островного государства.

Я смотрел на толпы людей на главной улице, и мне вовсе не казалось, как в детстве, будто все справляются с жизнью, один я не у дел. Я различал то, что виделось мне в ту минуту, когда, положив руку на Библию, найденную некогда в обломках самолета, я смотрел через Мемориальный пруд Линкольна на многотысячную толпу, собравшуюся на инаугурацию: сотни миллионов потерпевших крушение — в поисках дома. И я вспомнил тот остров, которому дал свое имя. Разумеется, теперь мне было в точности известно его местоположение, широта и долгота этого засекреченного, принадлежащего США атолла в Тихом океане, который для меня останется навсегда островом Линкольна. Потом я подумал о членах клуба «Завтрак» и их судьбе. Теперь мне было нетрудно все о них выяснить — у меня были помощники, выполнявшие такую работу.

Себ играл в международных чемпионатах по регби, ушел из спорта после травмы и подвизался в мире политики, на удивление схожем с миром спорта: он уже член кабинета министров. Гил — его личный секретарь и, как меня уведомили, тайный партнер. Что ж, рад за них. Надеюсь, однажды они признаются в своих чувствах. Гил, как я подозревал, давно уже к этому готов, но Себ, видимо, нет.