— Я не знаю, как это сделать, — признался Гэр. — Я не умею мысленно общаться.

— Правда? — Танит наградила его очередным оценивающим взглядом. — Ты странный. Со всеми своими талантами спотыкаешься об обычный мысленный разговор.

— Я мало обо что не спотыкаюсь. Мастера замечают, что сложные умения даются мне с легкостью, зато с простейшими заданиями я не справляюсь.

— Иногда такое случается даже с представителями моего народа. И мы пока не знаем почему. Возможно, ты как ребенок, который научился говорить и ходить позже, чем другие.

— Моя приемная мать утверждала, что я был тяжелым на подъем.

Танит улыбнулась.

— Значит, так оно и есть. Со временем все получится. А сейчас тебе лучше поторопиться. Я даже отсюда слышу нетерпение мастера Айши.

— Вообще-то сегодня утром у меня урок с мастером Кораном.

— О! — Танит явно смутилась, а потом залилась румянцем. — Ну, уже полдень, так что тебе не следует медлить. Если Коран на кого-то и злится, так это на опоздавших. Хорошего тебе дня.

И со щеками, пылающими, как алые розы в саду его приемной матери, Танит умчалась обратно в лазарет.

Шагая к лекционным аудиториям, Гэр ежился от неприятной уверенности в том, что Танит тоже знала о слухах. Он снял ремешок с волос, пальцами привел их в относительный порядок и снова завязал хвост на затылке. Смилуйся, Великая Мать, а он-то думал, что для сплетников будет достаточно его способности менять форму. Теперь же у него появилась еще одна причина тщательно следить за расписанием, иначе Капитул будет сплетничать до самой его смерти.

Даниляр, завернувшись в теплую мантию, стоял у окна своей комнаты и пил чай. Утро было его любимым временем суток. Особенно зимнее утро, когда небо становилось прозрачным и синим, как лучший хрусталь с Западных островов, а мир, затаив дыхание, ждал, когда проснутся первые птицы. Именно такая тишина царила вокруг, когда Богиня произнесла Слово, вдохнувшее жизнь в Ее творение. Новый день всегда начинался с дыхания новой жизни.

Напротив, за квадратом внутреннего двора светилось окно настоятеля. Старик уже не спал. Или, возможно, еще не ложился. В последнее время Ансель установил себе странный распорядок: спал после обеда, а поздно ночью мог блуждать по коридорам. Хенгфорс считал, что старики часто спят меньше, чем молодые, потому что работают меньше, но его мнение не могло остановить сплетен о странностях настоятеля.

Допив чай, Даниляр натянул теплые калиги и спустился к часовне Рыцарей. Хоарфрост сметал остатки листьев и сухих веток. Холодные камни двора обещали скорый приход морозов. Преклонив колена перед алтарем, Даниляр положил левую ладонь на знак дуба и выдохнул благодарную молитву за то, что сплетни не были правдой.

В ризнице он накрыл поднос чистой салфеткой, поставил на него маленькую серебряную чашу, шкатулку и тарелку для причастия — уменьшенную копию большого золотого ковчега, сиявшего на главном алтаре. Затем Даниляр налил в чашу немного освященного вина, накрыл поднос еще одной салфеткой и вышел через боковую дверь в коридор, ведущий к покоям настоятеля.

Держа поднос на одной руке, другой Даниляр открыл дверь в покои Анселя. Навстречу ему вышел Хенгфорс с сумкой через плечо.

Лекарь был похож на цаплю. Он кивнул.

— Настоятель принимает причастие в одиночестве? — Блеклые глаза оценили нос Даниляра, мазнули взглядом по подносу.

— В часовне холодно. Ему сейчас тяжело долго оставаться на коленях. Как он?

— Суставы все больше и больше досаждают ему, — сказал Хенгфорс, качая головой на длинной худой шее. — Я никогда раньше не видел его таким слабым. Конечно, я делаю все, что в моих силах, но жизнь Анселя сейчас лишь в руках Богини.

— И руки эти нежны и надежны. Если настало время призвать сына обратно, голос Ее будет тих.

— Тебе лучше знать, Даниляр, ты же Ее голос на земле, — захихикал Хенгфорс. — Доброго тебе дня.

— Доброго дня, Хенгфорс.

Даниляр открыл дверь, толкнув ее бедром, и захлопнул за собой пинком. И увидел, что на захламленном столе просто некуда поставить поднос. Даниляр нахмурился. Настоятель всегда был аккуратным администратором, он никогда не оставил бы стол в таком состоянии. Обрывки бумаг, раскрытые книги, недоеденный обед, забытый на стопке томов…

— Я слишком стар, чтобы тратить время на уборку, — сказал Ансель.

Он сидел на стуле у камина, опираясь спиной на подушки и зябко кутая ноги одеялом. Одинокая свеча на каминной полке освещала открытую книгу на его коленях, но все остальное терялось в густых сумерках. Узловатые пальцы вцепились в страницы, как лапы паука.

— Ты принес причастие?

— Да, милорд настоятель.

— Так давай его сюда, быстрее! — Голос дрожал, но стальной характер был все так же тверд.

Даниляр подавил желание улыбнуться. Осторожно поставив поднос на колени Анселя, он снял салфетку и положил ее на худую грудь.

Яркие глаза настоятеля светились на осунувшемся и оплывшем лице.

— Не возись со мной, как с калекой, мальчик! Я пока еще не пускаю слюни.

— Ты брызжешь слюной. Ты замолчишь для принятия таинства или мне придется заткнуть тебе рот?

— Ты не осмелишься!

— Неужели? — Даниляр как ни в чем не бывало снял крышку с серебряной шкатулки и вынул облатку, над которой начертал знак дуба. — У тебя характер, как у бешеного медведя, но мы все тебя любим, и ради твоей бессмертной души, если понадобится, я могу тебя даже связать. Это щедрость Богини, данная нам, детям Ее, дабы не испытывали мы голода. Открывай рот.

Он положил облатку на язык Анселя. Настоятель скорчил гримасу, почувствовав вкус соли и трав, но проглотил. Даниляр поднял чашу и снова сотворил над ней знак дуба, а потом поднес ее к губам настоятеля.

— Это щедрость Богини, данная нам, детям Ее, дабы не испытывали мы жажды.

Пил Ансель с энтузиазмом. Ему всегда нравилось красное тиланское. Закрыв глаза, настоятель слегка подался вперед, чтобы Даниляр смог начертать знак дуба у него на лбу.

— Это щедрость Богини, данная нам, детям Ее, дабы мы не колебались. Пребывай в мире и будь уверен в Ее любви к тебе. Аминь.

— Аминь.

Даниляр снова накрыл поднос салфеткой и поставил его на стол. А сам сел в кресло напротив Анселя, вытянув ноги к камину, чтобы просушить калиги.

— Есть ли новости? — спросил он.

— Нет. Если бы они были, мы бы уже знали о них. Ты все еще считаешь, что мы поступили правильно?

— Уверен в этом.

— А я никак не могу отделаться от ощущения, что напрасно рассчитывал на удачу, — вздохнул Ансель. — Сейчас уже слишком поздно. Слишком поздно для всего, кроме веры.