Открывшееся перед ней пересечение Тэйнитаун-роуд и авеню Штейнвера было широким, просторным перекрестком, покрытым асфальтом и травой и хорошо просматриваемым. Лора бросилась через него, оставляя на лужайках темные мокрые следы, по которым мог пойти кто угодно. Перед собой она увидела старинные здания Геттисберга, включая самое старое, таверну «Доббин-хаус». Это была ее следующая остановка.

Вывеска на фасаде гласила, что таверна открыта в 1776 году, задолго до Геттисбергского сражения. Это было не единое здание, а скорее длинный, вытянутый комплекс построек, окруженный тремя стоянками, обрамленными деревьями. У главного здания были толстые, с виду надежные стены, прорезанные десятками окон с широкими белыми ставнями. Печные трубы из красного кирпича высились на черепичной крыше, и забор из белого штакетника окружал все строение. Кэкстон стрелой бросилась к широкой красной двери, убежденная, что ей как можно скорее надо оказаться внутри, оставив позади себя перекресток.

Настал рассвет третьего июля, и снова загремели пушки, неся северянам смерть, а те старались уничтожить их. Все это время мой отряд спал в своих гробах, пока шла схватка в Логове Дьявола,[14]где люди падали мертвыми на тела своих соратников, и все безрезультатно. Я видел все это и начал завидовать им. У меня было чувство, словно моя голова засунута в невидимые тиски, и это продолжалось весь этот день, и боль жестоко измучила меня. Я пожаловался хирургу, у которого было так мало времени на мои недомогания, что он даже не удостоил меня взглядом. Когда я потребовал ответа, мне было сказано, что здесь все чувствуют то же самое. Всем прекрасно знакомо это ощущение. Кто-то считал, что это от шума: одного звука пушечных выстрелов было достаточно, чтобы причинить человеку физическую боль. Другие убеждали, якобы это от бессонницы.

Один человек, доброволец из Кентукки, предложил помолиться вместе со мной:

— Боль эта — глас Божий, который велит тебе бежать прямо сейчас, ибо времени на исправление дурных делу тебя осталось не много!

Я оставлю другим описывать события третьего дня битвы, перечислять полки, которые сражались с такой доблестью, и воспевать хвалебные гимны тем генералам, которые наконец-то перехитрили мастера Ли. Я лишь мог с ужасом наблюдать, как орды южан набегают волнами, снова и снова, и мы отбрасываем их назад мушкетами, а кое-где и штыками. Мой разум был не в состоянии понять смысл этого всеобщего кошмара — гибели людей, шума и дыма. Дым, о дым! В моих воспоминаниях все это место было соткано из пепла, его хлопья на моих щеках, нос полон этим легким прахом, и все, что я вдыхаю, — это дым. Я чувствую его и теперь!

Из записок Уильяма Питтенгера

Как только она потянулась к двери, волосы у нее на затылке встали дыбом и Кэкстон замерла, словно парализованный страхом кролик.

Кто-то, какое-то существо, противоестественное существо было поблизости. Она достаточно долго сражалась с вампирами, чтобы узнать это ощущение. Вампир должен быть где-то рядом. Он мог скрываться в любой широкой тени вокруг нее. Он в пределах досягаемости, подумала она. Он будет ждать, когда она повернется к нему спиной, и тогда ударит.

Лора подняла винтовку и развернулась на одной ноге, целясь всюду и никуда конкретно, готовая стрелять во все, что только шелохнется.

И вдруг это чувство пропало так же быстро, как и появилось.

Вампир был поблизости. Кэкстон знала это наверняка. Он мог напасть на нее. Должно быть, он и собирался. Но по какой-то причине он передумал и оставил ее. Это казалось бессмысленным.

Но доискиваться до смысла нужды не было. Это хорошо, заверила себя Лора, она могла извлечь из этого некоторую пользу. Она вспомнила мертвого вампира у электрической карты. Кто-то вырвал его сердце. Кто-то защищал ее? Но вампир бы такого никогда не сделал. Они не воспринимали человеческую жизнь как нечто обладающее особенной ценностью. И уж конечно, они не изменят своему пути, чтобы спасти человеческое существо. И все же кто-то именно так и поступил. Возможно, он вовсе и не защищал ее. Может, он просто заявлял свои права. Может, один из вампиров решил, что она — его личная добыча. Может, он убил вампира у электронной карты, чтобы сберечь ее для себя.

Но Кэкстон снова сказала себе, что это не важно. Она все еще была жива, и только это имело значение.

«Ну ладно», — сказала она себе, чтобы сосредоточиться.

Потом повернулась, нажала на ручку двери и шагнула в темноту дома.

Закрыв дверь за собой, она сделала вдох и выдох, восстанавливая дыхание. У нее было ощущение, словно ее ударили в живот. В таверне царил жуткий холод. Ни малейших признаков жизни внутри большого каменного здания не было.

«Ладно», — сказала она снова.

Ей хотелось немного отдохнуть. Ей хотелось хорошенько выспаться. Но времени на это у нее не было. Ничего не изменилось. Не важно, сколько вампиров шло за ней по пятам, не важно, чего они хотели, она должна следовать своему собственному плану. Ей нужно было соединиться с любыми уцелевшими из ее армии полицейских и гвардейцев. Ей нужно было зарядить свое оружие. Если этого не получится, ей надо перебраться в безопасное место, куда-нибудь, где она сможет обороняться и держаться как можно дольше. Оставалось надеяться, что прибудет подкрепление из Национальной гвардии.

Внутри таверны горел свет. Она этого не ожидала На столе посреди зала стояла единственная свеча, от мигающего желтого огонька рябило в глазах.

Ее ждали, поняла она. Кто-то ждал ее здесь.

В свете единственной свечи комната казалась полной пляшущих теней. Это хуже, чем темнота, решила Кэкстон, поэтому она задула огонек, глядя, как оранжевая искра гаснет и наконец затухает. Она не стала сразу включать фонарь. Ей хотелось, чтобы глаза привыкли к темноте. Она прислушалась: во тьме раздавалось лишь ее дыхание. Некоторое время ничего не происходило.

А потом она услышала музыку.

Звук виолы. Она так естественно звучала в старинной таверне, что на мгновение Лоре показалось, будто она попала в прошлое.

«Если б это было так», — подумала она.

Она поднялась на ноги. Музыка раздавалась сверху, из какого-то помещения, расположенного на верхнем этаже. Она слышала и другой инструмент — флейту? Нет, это была дудочка. И где-то вдали выстукивал несложный ритм турецкий барабан.

Никто ее не вынуждал идти выяснять, что это за музыка. Но раз уж ей захотелось — а ей действительно захотелось, она была уверена, что это именно ее решение… Ведь можно же было остаться внизу до рассвета. Здесь, в таверне, она была в сравнительной безопасности. Она могла защищаться. Подстрелить любого, кто попытался бы войти в дверь. Прижаться спиной к каменной стене, через которую даже вампирам не прорваться.