Девушка, однако, продолжала молчать, и тогда Хомутов наконец обнаружил присутствие дежурного — тот застыл в какой-то нелепой позе с раскрытой дамской сумочкой в вытянутой руке.

— Что здесь происходит? — осведомился Хомутов, в его голосе зазвучало неудовольствие, и дежурный, обомлев, распахнул было рот, но не мог произнести ничего внятного, и только когда президент нахмурился, выдавил с усилием:

— Проверка, товарищ президент!

Хомутов понял, наконец, что происходит, усмехнулся в усы, покачал головой:

— Так вот, брат, для чего ты тут поставлен — женские сумочки потрошить?

Дежурный в растерянности молчал. Он хотел было доложить, что сработала система обнаружения металлических предметов, а в сумке находится подозрительный сверток — но, взглянув в глаза президенту, понял, что если сейчас скажет это, а в свертке не окажется ничего предосудительного — будет худо. Пауза затягивалась. Хомутов, не дождавшись ответа, сказал весомо:

— Думаю, следует отпустить девушку, принеся ей извинения.

Он обернулся к Хусеми, словно ища поддержки. Дежурный поспешно затолкал сверток в сумочку и протянул ее Амире. Все еще не веря в происшедшее, она с опаской взяла ее, еще не зная, как поступить — можно ли ей уйти или следует остаться. Хомутов, уловив ее нерешительность, улыбнулся и махнул рукой.

— Ступайте, у вас, наверное, много дел.

Только теперь Амира, кивнув второпях, побежала вверх по лестнице. Хомутов задумчиво смотрел ей вслед, потом начал было спускаться, но вдруг остановился и повернулся к застывшему столбом сержанту.

— Ты все делал правильно. Достоин похвалы. Служба есть служба.

Но говорил он это вовсе не ради дежурного — для Хусеми, для охранников, для всех них. Слишком хорошо Хомутов помнил, как страшно отозвались его слова, брошенные мимоходом в адрес Революционного совета.

Только добежав до медицинского блока, Амира смогла перевести дух. Когда она захлопнула за собой дверь, доктор поздоровался с ней, но, увидев лицо девушки, обеспокоенно спросил:

— Что случилось?

— Все нормально, — больше ничего она не могла вымолвить.

Скрывшись в своей комнате, она долго сидела на кушетке, пытаясь унять дрожь, но дрожь не проходила, и это было невыносимо, пока Амира не поняла, что это из-за сумочки, которую она все еще держала в руках. Вытащив сверток, она сунула его за шкаф — это место было давно облюбовано, — и только теперь почувствовала, как уходит напряжение.

В дверь постучал доктор.

— Минуту! — попросила Амира.

— Я хочу попросить вас простерилизовать марлевые салфетки, — проговорил он из-за двери.

— Хорошо, сейчас будет сделано.

Амира появилась в кабинете спустя пару минут, но прежде чем заняться салфетками, она приоткрыла входную дверь и окинула взглядом коридор.

Пол, выложенный плитами пестрого мрамора, алая ворсистая дорожка на нем… Фархад обычно держится середины. От двери медицинского блока — два, максимум два с половиной метра. Вряд ли она промахнется с такого расстояния.

— Амира! — окликнул доктор.

— Бегу! — отозвалась она поспешно и осторожно прикрыла дверь.

Амира снова увидела президента в тот же день. Он неожиданно возник на пороге медицинского блока — один, без верного Хусеми и охраны, улыбаясь так же, как и утром на лестнице. Доктора не было в этот момент, его вызвали куда-то, и Амира смотрела на незваного визитера с опасливой тревогой.

— Я пришел поблагодарить вас, — начал Хомутов, — за то, что вы спасли меня…

Он прошелся по кабинету, заглянул в смежные помещения, после чего повернулся к Амире. На лице у него было возбужденное и плутоватое выражение.

— Я имею в виду вашу беспримерную борьбу с последствиями агрессивных действий моего кота, — Хомутов небрежно помахал рукой с почти зажившими следами кошачьих когтей.

Приблизившись к девушке, он вдруг проговорил, таинственно понизив голос:

— Чувство благодарности переполняет меня!

Амира стояла перед ним, оцепенев, и эта ее неподвижность ввела Хомутова в заблуждение. Он привлек девушку к себе и поцеловал — коротким и жарким поцелуем. Амира взвизгнула, отшатнулась и внезапно хлестко ударила Хомутова ладонью по щеке.

Хомутов охнул, сделал шаг назад и сейчас же увидел доктора — тот стоял в дверях, глядя на происходящее с неподдельным испугом.

— Ну и дела! — пробормотал Хомутов с растерянной улыбкой, злясь то ли на девушку, то ли на свой промах. — Прямое покушение на президента!

Он пытался шутить, взглядом давая понять доктору, что действительно шутит, но тот бледнел на глазах, на него уже невозможно было смотреть. Хомутов отвернулся, перевел взгляд на Амиру:

— За покушение, как известно, полагается смертная казнь, — произнес он весомо. — У вас, милая моя, единственный шанс получить помилование…

Он спрятал глаза и нахмурился.

— …И шанс этот — подарить мне поцелуй.

Прежде чем Амира успела как-либо отреагировать, он снова поцеловал ее, и она не отшатнулась, лишь прикрыла глаза и стояла все так же мертво, лишь лицо ее потемнело, но Хомутов ничего не заметил. Он пытался загладить идиотскую неловкость и теперь хотел как можно скорее уйти отсюда.

Доктор посторонился, пропуская президента. Он оставался по-прежнему бледен и нескончаемо долго молчал даже после того, как Хомутов удалился. И лишь по прошествии времени поинтересовался, глядя куда-то в угол:

— Товарищ Фархад сам сюда вошел?

— Естественно, — отвечала Амира, не в силах скрыть досаду. — Я ведь не могла сама позвать его.

Доктор помолчал, словно не решаясь продолжать разговор, но не выдержал:

— Послушайте, Амира! Может быть, вам следует уйти с этой работы?

Девушка резко обернулась, их взгляды встретились. «Он не оставит тебя в покое», — прочла она в глазах доктора, но пожала плечами и сказала едва слышно:

— На все воля Аллаха!

Больше к этому разговору они не возвращались.

Уланов валялся на скрипучем продавленном диване, задумчиво разглядывая потолок, его второй пилот, Данилин, сидел за столом, насвистывая, но мелодия из издаваемых им звуков не складывалась, и Уланов сказал с раздражением:

— Кончай ты это, а?

— Сейчас, командир, — пообещал Данилин и взглянул на часы. — Через тридцать восемь минут время нашего с тобой дежурства истечет, и больше я не издам ни звука.

Уланов повернул голову и сонно взглянул на товарища. Попытался сказать что-то, но не успел — распахнулась дверь, вошли двое, почти одинаковых, с характерной вечной озабоченностью в лице. Один из них спросил: