– Томас Уайетт! – восклицает Марк.

– Нет, только не Уайетт.

Кристоф наклоняется и костяшками пальцев щелкает Марка по виску. Марк замолкает, в поисках источника боли удивленно обводит комнату глазами. Затем снова затягивает свою бесконечную песню, упомянув всех, от джентльменов до пажей, пока не добирается до никому не известных имен, каких-то поварят, которых знал в прошлой, низкой жизни, до того как судьба забросила его на порог королевской опочивальни.

– Отведите его обратно к привидению, – велит он.

Марк вскрикивает и умолкает.

– Сколько раз вы были с королевой?

– Тысячу, – отвечает Марк без запинки.

Кристоф легонько шлепает юношу по щеке.

– Три или четыре раза, – поправляется тот.

– Благодарю вас.

– Что со мной будет? – спрашивает Марк.

– Это решит суд.

– А с королевой?

– Это решит король.

– Ничего хорошего, – улыбается Ризли.

Он оборачивается к Зовите-Меня.

– А вы ранняя пташка, Ризли.

– Мне не спалось. Можно вас на два слова, сэр?

Теперь уже Ризли вызывает его для конфиденциального разговора.

– Напрасно вы решили выгораживать Уайетта, сэр, – хмуро изрекает Зовите-Меня. – Вы слишком близко к сердцу принимаете роль названого отца. Все равно его не спасти. При дворе уже много лет болтают о его связи с Анной. Уайетт – первый среди подозреваемых.

Он кивает. Не так-то просто объяснить юнцу вроде Ризли, за что он ценит Уайетта. Ему хочется сказать: хоть вы с Ричардом Ричем и славные молодые люди, куда вам обоим до него. Уайетт не произносит речей из удовольствия послушать свой голос, не вступает в спор из желания доказать свое превосходство. Не сочиняет любовных стихов сразу шести дамам, как Джордж Болейн, надеясь заманить в темный угол хотя бы одну и воткнуть в нее свое жало. Уайетт пишет, когда хочет предостеречь или осудить. Не признаться в своих чувствах, но скрыть их. Ему ведома честь, но неведомо бахвальство. Уайетт – вышколенный придворный, однако прекрасно знает этому цену. Изучает мир без презрения, принимает без отрицания. Он утратил иллюзии, однако не расстался с надеждами. Его глаза открыты, а уши слышат то, что ускользает от слуха остальных.

Однако подобное объяснение – не для Ризли.

– Не Уайетт, – говорит он, наскоро состряпав ответ, который Ризли способен понять, – стоял между мной и королем. Не Уайетт выставлял меня из королевских покоев, когда мне требовалась подпись короля. Не он порочил меня, вливая свой яд Генриху в уши.

Мастер Ризли внимает с неподдельным любопытством.

– Я понял. Не важно, кто виновен, важно, чья виновность выгодна вам. – Зовите-Меня улыбается. – Я восхищаюсь вами, сэр. Ваша ловкость не знает границ, и вам неведомы пустые сожаления.

Он не уверен, что ему приятно восхищение Ризли, по крайней мере в этом вопросе.

– Возможно, некоторые джентльмены, – говорит он, – смогут оправдаться. Или, паче чаяния, убедить короля в своей верности. Мы не священники, нам не нужны исповеди. Мы – судейские, правда для нас имеет ценность лишь в той части, которая нам выгодна.

Ризли кивает:

– И все же прислушайтесь к моему совету насчет Томаса Уайетта. Если не вы, то ваши новые сторонники прикажут взять его под стражу. Простите мою назойливость, сэр, но если Болейны падут, а к этому идет, друзья принцессы Марии вернут былое влияние. Думаете, они оценят ваши былые заслуги? Сейчас они мягко стелют, но, стоит им войти в силу, припомнят вам и Фишера, и Мора. Они добьются вашего отстранения, а затем уничтожат вас. Кэрью, семейка Куртенэ, скоро они будут править страной.

– Править страной будет король.

– А они будут наушничать и интриговать. Я говорю о детях Маргарет Пол, о старых благородных семействах – они привыкли, что с их мнением считаются. Они в одночасье погубят все, чего вы добились за эти пять лет. А еще они говорят, что если король женится на сестрице Эдварда Сеймура, она обратит его в старую веру.

Он ухмыляется:

– Зовите-Меня, кому вы доверяете, Томасу Кромвелю или мистрис Сеймур?

Впрочем, Ризли прав. Новые союзники ценят его невысоко. Они уверены, что в надежде на прощение былых грехов он будет плясать под их дудку и отречется от всего, что совершил.

– Я не возьмусь предсказывать будущее, но есть кое-что, в чем я разбираюсь получше этих господ, – говорит он вслух.

Знать бы, что именно Ризли доносит Гардинеру. Он надеется, что его сообщения заставляют епископа чесать в затылке и опасливо ежиться.

– Что слышно из Франции? – спрашивает он. – Должно быть, о книге Винчестера, в которой он оправдывает королевскую супрематию, много говорят. Французы уверены, что его заставили. Интересно, он позволяет им так думать?

– Я уверен… – начинает Ризли.

– Не важно, – обрывает он. – Мне по душе этот образ: Гардинер, причитающий, как жестоко с ним обошлись.

Посмотрим, думает он, чем ответит Гардинер. Ему льстит, что Зовите-Меня порой надолго забывает, что служит епископу. Ризли юноша нервный и обидчивый, высокомерие и раздражительность Гардинера выводят его из себя. С другой стороны – он, Кромвель, хозяин понимающий и некичливый. Видишь ли, делится он с Рейфом, в чем-то мы похожи, поэтому я поддерживаю карьеру Ризли. Мне нравится наблюдать за ним. Если я его выгоню, Гардинер пришлет шпиона похуже.

Вернувшись в комнату, он говорит:

– Пришла пора отвести бедного Марка в Тауэр.

Мальчишка валится на колени, умоляя не бросать его в чулан с привидением.

– Пусть отдохнет, – говорит он Ричарду, – запри его в комнате, где привидения не водятся, и вели накормить. Если он способен связно излагать, запиши официальное признание и позаботься о надежных свидетелях. Если будет упрямиться, пусть им займутся Кристоф и мастер Ризли, им сподручней.

Нынче Кромвели не изнуряют себя грязной работой, те дни давно миновали.

– Если Марк пойдет на попятную, в Тауэре знают, что делать. Как только бумаги будут составлены, скачи к королю в Гринвич. Он ждет тебя. Не доверяй послание никому. Твои слова – только для королевских ушей.

Ричард небрежно, словно марионетку, дергает Марка вверх, поднимая с колен, явно испытывая к юноше не больше злобы, чем к кукле на веревочке. В его голове мелькает образ старого епископа Фишера, когда тот ковылял к эшафоту: тощий, упрямый.

Уже девять утра. Роса Майского дня успела высохнуть. По всей Англии из лесов несут зеленые ветки. Он не отказался бы от куска бараньей вырезки с морским укропом из Кента. И побриться. Он еще не достиг совершенства в искусстве диктовать письма во время бритья. Наверное, придется отрастить бороду. Вот только Ганс будет настаивать на новом портрете.