При огромном желании послать посетителя к чертям Малик не мог этого сделать. Ему только и оставалось, что беспомощно пригладить свои поредевшие сальные волосы, уронить голову и впустить всех.

Пригнувшись, Юлиан, Пацель и Мариэльд переступили порог и оказались в крохотной комнатушке. Тут не было ни единого оконца. Посередине комнаты, на земляном полу, пылал обложенный камнями очаг. Вокруг него были три лежанки, а ближе к стене стояли кривоногий столик, два заваливающихся стула и подвешенная к потолку колыбель, которая едва покачивалась из стороны в сторону. В целом все здесь было беспросветно нищим, жалким, лишенным малейшей надежды на то, что этот мрак разойдется и солнце одарит своей благодатью.

Колыбель закачалась еще сильнее, и изнутри донесся детский плач.

Со стула поднялась похожая на тень Шароша, сгорбилась над люлькой, чтобы убаюкать требующего внимания ребенка и вновь приняться за работу. На собравшихся у двери господ она вперилась устало, да и то не сразу. Неподвижные маленькие глаза принялись в каком-то продолжительном отупении разглядывать шаровары, вьющийся по одеждам голубой цветок, аристократические лица, кольца, броши… Все это было из какого-то другого мира. Незнакомого ей… Богатого…

Но все-таки и к ней пришло понимание, кто стоит у порога. Тогда Шароша горестно вскрикнула, выхватила из колыбели уже заснувшего сына и прижала его к груди, выдав свой страх за его маленькую жизнь. Сын громко заорал. А мать отошла к стене и уставилась на того, кого считала чудовищем.

Юлиан покачал головой сам себе. Разве прижимала бы она сейчас к себе кого-нибудь, не спаси он ее тогда от вурдалаков? Как, однако, коротка на добро человеческая память, думалось ему, и как крепко она впитывает все злое.

Он посмотрел на перепуганную женщину, ее покрытые огрубелыми мозолями руки. А потом увидел гору прутьев позади, у стены, и понял: они с мужем занимаются изготовлением корзин. Труд тяжелый, изнуряющий. Только им, видимо, и спасались, чтобы не помереть с голода.

Свою матушку он обнаружил за пламенем очага, на лежанке, приподнятой над землей подстеленными ветками и прелой соломой. Ее укрыли толстым дырявым льняником, и она лежала неподвижно. Потому Юлиан и не заметил ее с порога. Вид матери испугал его… Похоже, Нанетту сильно лихорадило. С полураскрытых губ срывались то болезненные нестерпимые стоны, то шепот, и порой она как-то судорожно вздыхала, не приходя в сознание. Висок ее блестел бисеринами пота.

Обеспокоенный Юлиан коснулся родного лица, бледного, худого, но почему-то одутловатого. Стоило ему отдернуть одеяло, как вверх взметнулись гнилостные, спертые запахи и под старой рубахой обнаружились пролежни размером с кулак. Видимо, лежала так, едва живая, в полузабвении, пожилая матушка уже довольно давно.

– Малик, почему ты не занимался ей?! – схватился за голову Юлиан, видя, что матушка готова отдать Ямесу душу.

– Занимался… пока были дарены… – пробубнил Малик и опустил глаза в стыдливом признании, посмотрел на свои мозолистые руки. – Но тяжело мне прокормить три рта, понимаешь? Тяжело! Не успеваю я следить за ней!

– Отойдите, все отойдите, – мягко вмешался Пацель, скидывая с плеча сумку.

Юлиан послушно уступил место магу.

Тот размотал свой шерстяной шарф, снял перчатки, накидку, пока не остался в одном шерстяном табарде поверх рубахи. Встав на колени, он потрогал тыльной стороной ладони лоб Нанетты, взял ее почти безжизненную руку в свою, помял пальцами, прислушался к сдавленному дыханию.

– Вовремя успели. Еще неделя-две – и умерла бы, – улыбнулся он.

Из сумки маг извлек похожий на сапожное шило нож, которым сделал прорезь в рубахе. Потом тут же приставил его острием к правой груди женщины, надавил – и нож погрузился по самую рукоять. Маг принялся бормотать под нос что-то то протяжно-переливчатое, как песня, то грубое, точно брань.

Заклинание на Хор’Афе, догадался Юлиан.

Между тем Шароша издала полубезумный вопль. Дитя на ее руках тоже завопило. Прижавшийся спиной к комнатной стене Малик только и глядел с распахнутым ртом, как на его глазах «убивают» родную мать. Юлиану тоже было не по себе, но невозмутимое спокойствие мага придавало ему уверенности, что все разрешится благополучно. Что-то ему подсказывало, что маг, при всей его внешней неказистости, не зря звался верховным.

– Дайте посудину! Поглубже! – приказал Пацель.

Малик продолжал стоять, не шевелясь. Пришлось его младшему брату со вздохом самому взять со стола глиняную миску и передать в настойчиво протянутую руку целителя. Тот, склонившись над матушкой, поставил миску подле проделанной узкой раны. И начал водить пальцами, как бы закруживая воздух вверх. Эти движения напомнили Юлиану выманивание воды из мертвеца на берегу.

Чуть погодя наружу и правда показалась белая дурнопахнущая жидкость и, принявшись переползать через края посудины, стала плюхаться туда. Длилось это весьма долго. Комнату окутал удушливый запах, пока все присутствующие завороженно наблюдали за целебной магией.

Наконец вся гнойная жидкость покинула легкие, а вслед за ней, извиваясь, вдруг показалась белоснежная лента длиной с палец.

– Что? Червь?! – воскликнул Юлиан, не веря собственным глазам.

– Червь, он самый, – ухмыльнулся Пацель.

– Но, эм, как он там…

– Летом спит, а зимой пробуждается, чтобы, пожрав хозяина, отложить в нем яйца, которые будут зреть до следующего лета.

Насильно волоча свое тело к миске, извиваясь то в одну, то в другую сторону, белесый червь пытался вернуться туда, где обитал долгие годы. Но магия была сильнее. И вот он уже в беспомощности скрутился посреди жидкости. Пацель поднес пальцы к посудине и шепнул: «Рашхаасдурм». Все ее содержимое вспыхнуло зловещим пламенем, а сам он сухо заметил:

– Миску не пользовать для еды, выбросить.

Приложив к груди старой женщины руки, он прикрыл свои ярко-янтарные глаза, доселе отражающие пламя очага. Его веки задрожали, пока губы нашептывали тихое заклинание, куда более спокойное. Пробитая рана на груди стала затягиваться, как и пролежни на боку, – и все пропало, будто и не было ничего. В облегчении матушка Нанетта сделала глубокий вдох, но так и не пробудилась.

– Почему зимняя аспея так называется, знаешь? – улыбнулся Пацель, убирая руки от груди.

– Не знаю, – ответил шепотом Юлиан.

Он встал на колени рядом с матерью.

– Аспея образовано от «аспид». Аспидами называли мелких летающих змей, тех, что жили в этих землях еще до Слияния, но вскоре исчезли. Теперь так стали звать этих разносящих яйца посредством кашля червей. Многие просвещенные южные целители уже давно ведают про паразитов и способы их размножения, ибо эти яйца видимы, пока недоумки на Севере лечатся травками. – Тон мага был пренебрежительным.

– Так матушке теперь ничего не угрожает?

– Проскачет, как молодая кобыла, еще лет тридцать.

– Спасибо вам, Пацель! – с благодарностью в глазах шепнул Юлиан, точно боясь разбудить родную матушку раньше положенного.

– Говори спасибо Мариэльд. Я проделал такой большой путь только ради нее. Все это делается только ради нее, а не ради тебя. – Маг вскинул брови, отряхнул колени и поднялся с земляного пола. – Поселянка очнется уже завтра.

Казалось, все плохое осталось позади. Нанетта погрузилась в исцеляющий сон с дыханием без хрипов, а ее грудь равномерно опускалась и поднималась. Перед глазами Юлиана, который залюбовался этим, тут же встало далекое-предалекое детство, такое, где мать озаряет все бытие ребенка, каждый вздох, каждый день своим ласковым солнцем. У него защипало глаза.

Юлиан с нежностью сжал руку Нанетты, потом поднял счастливые покрасневшие глаза. У двери, в тени, стояла с благодушной улыбкой Мариэльд. Встав с колен, он подошел к графине, склонился и приобнял ее, сухонькую и маленькую, но выполнившую такое большое и сердечное обещание.

– Не знаю, как вас отблагодарить…

– Знаешь… Знаешь, что я хочу от тебя услышать, – произнесла Мариэльд вполголоса и погладила его по черным волосам.

После недолгой паузы, смутившись, он все-таки произнес:

– Матушка…

– Да-да! – рассмеялась Мариэльд.

Пока они говорили, Пацель приблизился к Шароше, вслушался в ее дыхание, деловито постучал пальцами по ее груди, пока та от ужаса боялась даже дернуться. А затем послушал и ее притихшее голубоглазое дитя. С удовлетворенным видом он отошел. Наконец уже на Малике, приложив к тому ухо, едва шевеля пальцами, словно настраивая слух, маг кивнул сам себе.

– Здесь еще один паразит. Давно кашляешь? – сухо поинтересовался Пацель.

– С этой зимы, – прохрипел поселянин.

– Понятно…

– Вы тоже меня будете это…