— Энни, ты начинаешь злиться.

— Потому что мне больно!

Из всех приглашенных отдать последние почести Кошелке Вюиттон Энни, несомненно, была единственным человеком, сознававшим, что направляется на похороны, а не на светское мероприятие. Когда вереница автомобилей остановилась, Энни заметила бригаду рабочих с лопатами, кирками и секаторами, занимавшихся делом. Ей вспомнилось, как однажды Кошелка Вюиттон сделала признание:

«Утеночек, я до того сноб, что доставила себе удовольствие, купив место под захоронение в Мемориальном парке Форест-Лаун, — сказала она своим гнусавым голосом. — Это сожрало мои сбережения, но я не колебалась. Понимаешь, при жизни у меня не было денег, чтобы держать садовника, а теперь мне на веки вечные обеспечена целая бригада. Здорово все рассчитано, а?»

Тогда Энни ответила ей, что самое главное — это осуществить свои желания. Кошелка Вюиттон добавила:

«И опровергнуть расхожие истины, синичка моя. „Деньги с собой в могилу не унесешь“. Этот гнетущий приговор я слышу уже двадцать четыре года. Так вот, берусь доказать обратное: я унесу свои деньги с собой в могилу, ведь как только я уплачу по счету, у меня останется ноль долларов».

Тогда они посмеялись. Зная о том, что слывет скупердяйкой, — а она считала скупость положительным качеством, — Кошелка Вюиттон поощряла, даже подпитывала это мнение.

«Вот только, козочка моя, будь уверена, я буду покоиться на подобающем мне месте. Я играю только роли второго плана и не хочу досаждать коллегам на кладбище — звезды и за гробом остаются надменными. Поэтому я договорилась насчет правильного, скромного уголка. А еще я потребовала в завещании, чтобы на моих похоронах гроб выставили за полчаса до погребения».

«Не поняла».

«Роли второго плана, куколка, второго плана. Я все время жила в тревоге, как бы со мной не расторгли контракт, так что на протяжении всей жизни я всюду прибывала на полчаса раньше».

Участники траурной церемонии вышли из машин и собрались вокруг могилы. Гроб действительно выставили за полчаса.

Стоявшее в зените солнце давило почти физически. Среди деревьев деловито порхали глухие к людским скорбям птицы.

Священник провел поминальную службу по Табате Керр. Что тут можно было сказать? Она сама подготовила это, так как памятник себе ваяла всю жизнь.

Энни полагала, что Табата Керр всегда была не кем иным, как созданным ею персонажем, Кошелкой Вюиттон. Не более того. И не менее. Неизменная героиня собственной жизни. Этот персонаж поглотил ее личность.

«До чего мы были разными, — подумала Энни. — Она — наполненная до краев, я — изрешеченная. Кошелка Вюиттон смело являла себя миру как Кошелка Вюиттон. Я же устраиваю сцены, стушевываюсь, убегаю, я запуталась, не знаю ни где мое место, ни кто я такая». Итак, впервые Энни не отрекалась от себя. Она спрашивала себя: что, если она не права? Конечно, собственная податливость тревожила ее, но она также обогащала ее жизнь, делала ее интересной, неожиданной и непредсказуемой.

Во время церемонии на нее откровенно глазели. Каждый пытался вызнать, что она чувствует, скрываясь за очками и черным шарфом. За ее лечением пристально следили, внезапное прекращение курса лечения обсуждалось на все лады. Некоторые толковали это как врачебную неудачу, которую клиника пытается скрыть; другие напоминали о взбалмошном характере Энни, которая и в больничной палате, и на съемочной площадке отличалась своими причудами; а те, кто неотрывно смотрел трансляцию в Интернете, догадались об интрижке между нею и санитаром, о связи, которую Энни будет отстаивать.

Однако истина была равноудалена от этих гипотез. Итана арестовали на месте преступления после ограбления больничной аптеки. Короткое расследование показало, что он уже давно ловко таскал различные препараты для собственных нужд. Суд приговорил его к пяти месяцам тюремного заключения без права на досрочное освобождение. Когда одурманенная лекарствами Энни пришла в себя настолько, чтобы осознать, что произошло на самом деле, она потребовала, чтобы ее выписали из клиники. В качестве первого ответа на ее нарекания постановочная часть запустила повтор репортажей, снятых в предыдущие дни. Встречи проходили бурно. Перед Джоанной предстала новая Энни — настроенная по-боевому, твердо решившая, что никому не позволит управлять собой. Когда Энни пригрозила Джоанне, что обнародует тот факт, что та без ее ведома подписала контракт с клиникой и телевизионным каналом, запаниковавшая акула тотчас договорилась, чтобы клиентку выписали из клиники.

Перейдя к нормальной жизни, Энни вернулась в свой дом. Хотя она и допускала, что медицинская помощь способствовала дезинтоксикации организма, она отказывалась возобновить контакты. Смерть Кошелки Вюиттон вытащила ее из логова. Организовывая этот выход, Джоанна попыталась вернуть утраченные позиции. Выступала она не только в качестве пресс-секретаря Энни; было известно, что именно она, в обход известного агентства, которое представляло кинозвезду, навязывала ей проекты.

Священник закончил надгробную речь.

От толпы отделился мужчина в черном костюме, собиравшийся зачитать текст. Энни глазам своим не поверила: это был Дэвид, еще более смазливый, чем обычно, задыхавшийся от переполнявших его чувств. Под тем предлогом, что он играл внука героини в фильме «Девушка в красных очках», он обращался к Кошелке Вюиттон, как если бы та и на самом деле приходилась ему бабушкой.

Однако — и Энни была тому свидетелем — старая актриса вовсе не подружилась с Дэвидом на съемках.

— Сволочь, — процедила она сквозь зубы.

Джоанна тихо сказала ей:

— Дорогая, этот эпизод церемонии мог бы тебе понравиться, однако ты по привычке отвергла его.

— Дэвид не был с ней близко знаком, А она считала его пошлым и слащавым. Она даже сказала: «Мне, при моем диабете и уровне сахара, противопоказано водиться с этим мальчиком».

— Текст ему написал Питер Мерфи, один из лучших голливудских авторов.

Энни прислушалась. Действительно, текст был остроумным, веселым, проникнутым чувством. Маленький шедевр. Это доконало Энни.

Не заботясь о приличиях, она повернулась и стремительно направилась к своему автомобилю. Цвет Голливуда с удивлением переглядывался. Дэвид, сообразив, что перестал быть объектом всеобщего внимания, оторвался от бумажки с текстом, посмотрел, что же происходит, и увидел, как Энни в сердцах захлопывает дверцу своего лимузина.

Делая вид, что не понимает происходящего, он наморщил лоб, как это делал Джеймс Дин в картине «К востоку от рая», а затем, выпятив ангельские губки, возобновил чтение.

Они ехали уже сорок пять минут, но ни Джоанна, ни Энни не промолвили ни слова.

Энни дала шоферу адрес, но Джоанна не расслышала.

Она гадала, как завязать разговор с девушкой, всецело погруженной в свои мысли. Зная, какую искреннюю любовь Энни питала к усопшей, она рискнула вступить с этой ноты: