Бой начался.

Генерал-аншеф стоял ни пригорке, сжимая в руках зрительную трубу.

Было очень темно. К тому же от реки тянулся туман.

В черном небе возникали и тут же гасли огненные сполохи.

Вспышки пушечных выстрелов лишь на мгновение освещали крепостные стены.

Пока стояла густая темень и вся местность освещалась только огнями выстрелов, наблюдать, как проходит штурм, было невозможно. Приходилось ждать известий от начальников колонн и слушать обычную музыку боя – крики «ура» и «алла», доносившиеся сквозь раскаты пушек.

Суворов волновался как ни в одном сражении. Он не мог устоять на месте. Его тянуло туда, где кипел жестокий рукопашный бой. Впервые за все тридцать лет боевой деятельности он вынужден был оставаться где-то позади.

Суворов ходил по небольшому пригорку – от его склона, где со своими конями толпились спешенные тридцать казаков конвоя, до костра, у которого на барабане, с бумагой и карандашом в руке, сидел белобрысый полковник барон Тизенгаузен.

Это был один из любимцев князя Потемкина. Светлейший прислал его «для примечания военных действий, для журнала и абресса», а попросту говоря, для слежки за Суворовым и для того, чтобы потом был предлог дать своему любимчику крест.

В последние дни к Суворову понаехало из Ясс множество разных сиятельных иностранцев и русских – погреть руки у измаильских стен. Но Суворов всех их прикомандировал к колоннам и полкам. Барон же оказался хитрее остальных: он оградил себя от опасности, получив у светлейшего точное назначение.

«Примечай, примечай!» – иронически думал Суворов, каждый раз доходя до него и круто поворачиваясь налево кругом.

В первые минуты, когда тишину разорвали пушечные залпы, когда со всех сторон в темноту понеслось громовое «ура» и ему тотчас же стало вторить заунывное «алла» турок, Суворов беспокоился об одном: как бы в темноте колонновожатые не напутали чего. Темнота, ночь, с одной стороны, были на руку: они скрывали малочисленность русских. Суворов всегда предпочитал ночной бой. Как ни были готовы турки к обороне, но все-таки ночной удар получался внезапным, неожиданным. Кроме того, неприятель не мог видеть, какие силы атакуют, и при этом стрелял наугад. Но, с другой стороны, темнота имела и некоторые неудобства: в ней трудно было ориентироваться. Вот наконец послышался конский топот и чей-то голос окликнул:

– Где генерал-аншеф? Где Александр Васильевич?

– Давай сюда, братец! – крикнул Суворов.

К костру подскакал ординарец от второй колонны. Уже по его бодрому голосу Александр Васильевич почувствовал, что известия хорошие.

– Вторая колонна закрепилась на валу, – торопливо докладывал ординарец. – Полковник Неклюдов первым взошел на бастион. Овладел пушками!

– Молодцы! Тесните басурман! Скачи назад! – махнул рукой Суворов и снова заходил по холму.

«Неклюдов, – думал он. – Леонтий Яковлевич. Бравый командир. Орел! Начало есть. Так, так!..»

– А ну, Ванюшка, подбрось-ка хворосту, чтоб нас получше видели, – сказал генерал-аншеф вестовому.

Не прошло и получаса, как на веселый огонек генеральского костра прискакал следующий верховой.

– Откуда? Какая колонна? – издалека спросил Суворов.

– Первая, ваше высокопревосходительство, генерала Львова! – живо ответил верховой.

«Это против каменного редута Табия. Его трудно взять. Но там мои богатыри – апшеронцы, фанагорийцы», – мелькнуло в голове.

Спросил:

– Как там у вас?

– Продвигаются, пошли правее редута. Генерал Львов ранен. Лобанов-Ростовский ранен.

Суворов поморщился:

– Кто повел?

– Полковник Золотухин.

– Ах да, ведь там Вася Золотухин, командир фанагорийцев! Хорошо, помилуй Бог!

Ординарец уехал.

Понемногу становилось светлее. Туман рассеялся. Показались очертания высоких измаильских стен.

На западной стороне все шло великолепно, без задержки.

Северный, самый сильный участок крепостных стен упорно защищался. Вал на северной стороне был выше других. Чтобы достичь его вершины, приходилось связывать две пятисаженные лестницы.

Суворов, не отрываясь, смотрел в зрительную трубу на северный вал, который находился от него в полуверсте. Он видел, как тяжело приходилось лифляндским егерям, атакующим этот бастион.

Турки сверху бросали на них громадные камни, катили бревна, сталкивали русских вниз с головокружительной высоты. Но мужественные егеря упорно пробивались наверх.

«Сейчас вторая колонна ударит во фланг туркам, тогда им не устоять!» Он перевел зрительную трубу налево, на восток, откуда шли четвертая, пятая и шестая колонны.

Четвертая и пятая составлены из казаков Орлова и Платова. У них были только шашки да укороченные пики, которые легко перерубались турками.

В шестую колонну, к бугским егерям, Суворов поставил командиром своего любимого ученика генерал-майора Михаила Кутузова.

У Кутузова с турками старые счеты.

Но пока что и от Михаила Илларионовича не поступало известий. Больше получаса тому назад Суворов послал к Кутузову ординарца-казака.

«Что-то задержался урядник!» – нетерпеливо поглядывал генерал-аншеф.

Наконец урядник примчался.

– Ну как? – спросил у него Александр Васильевич.

– Жарко, ваше высокопревосходительство. Взошли на вал, да басурманы уже два раза оттесняли егерей к самому краю. Не знаю, удержатся ли… Офицеров не видать: кто убит, кто ранен.

– А сам генерал-майор жив?

– Невредим. Идет впереди!

Суворов повеселел:

– Скачи назад. Передай генерал-майору Кутузову: назначаю его комендантом Измаила! Торопись, борода!

Казачий урядник поскакал передавать приказ.

– Коня! – обернулся к вестовому Суворов.

Казак Ванюшка подвел коня.

Александр Васильевич поехал к четвертой колонне Орлова, которая была рядом.

Солнце уже взошло. Было совершенно светло.

Подъезжая к резерву, Суворов издалека увидал: часть четвертой колонны прорубилась на вал, а другая – еще застряла у рва.

И вдруг соседние Бендерские ворота широко распахнулись, и турецкие янычары с дикими криками кинулись во фланг казакам.

Положение донцов, которые дрались на валу, стало критическим.

Суворов подскакал к бригадиру Вестфалену, командовавшему резервом.

– Карабинеров и два батальона Полоцкого пехотного – на выручку казакам! – приказал он.

– Поспешай, братцы! Бегом! – кричал он пехотинцам.