Пехота бросилась за карабинерами.

«Ура» перекрыло турецкое «алла».

– Наша берет, Александр Васильевич! Погнали турка! – не выдержав, обрадованно сказал казак Ванюшка, стоявший сбоку.

– А ты что ж думал: не возьмет? – улыбнулся Суворов. – Наша всегда возьмет!

И он поехал назад к своему командному пункту.

Теперь Суворов был спокоен и за третью колонну: четвертая тоже ударит во фланг туркам, защищающим крепкий северный бастион.

Суворов подъехал к пригорку.

Офицеры смотрели в зрительные трубы, обсуждая улучшившееся положение. Барон Тизенгаузен грел у потухающего костра озябшие руки.

– Ну друзья, собирайтесь в Измаил! – весело сказал офицерам генерал-аншеф.

Все стали садиться на коней.

– Ваше высокопревосходительство, а все-таки у нас много потерь: бригадир Рибопьер убит, генерал Мекноб тяжело ранен… – подъезжая к Суворову, вкрадчиво начал Тизенгаузен.

Суворова передернуло: в этих словах потемкинского любимчика он почувствовал первый укол. Он сразу догадался, в чем станут обвинять победителя Измаила его завистники.

Генерал-аншеф резко оборвал Тизенгаузена:

– В штурме убит – один, а в осаде от голода и холода – умерло пять! Простая арифметика, помилуй Бог!

Он досадливо отвернулся от белобрысого барона и приставил трубу к глазам.

Весь этот бесконечный главный вал крепости общим протяжением в шесть верст уже был в руках у русских. Продырявленные пулями, прорубленные острыми турецкими шашками русские знамена победно развевались на стенах Измаила.

Враг не устоял и отступил внутрь города, в лабиринт узеньких, кривых улиц и переулков, в которых каждый дом, конечно, станет крепостью. Впереди предстояло еще много дела, много жертв, но главное уже стало явью: русские войска сломили врага.

Пришпорив коня, Суворов помчался к Хотинским воротам, которые изнутри открывали русские егеря.

Еще несколько часов тому назад бывшая несокрушимой, грозная турецкая крепость, на которую столько надежд возлагали враги России – Франция и Англия, теперь широко раскрывала перед великим русским полководцем свои ворота.

Сегодняшнее утро казалось Суворову бесконечно длинным: приходилось сидеть и ждать, а заполнить время было нечем, это не у себя дома.

Александр Васильевич приехал из Измаила в Яссы ночью. Он не выносил показной парадности и хотел избежать всей этой натянутой пышной встречи, которую князь Потемкин готовил победителю Измаила.

Суворов отправился в Яссы без всякой свиты и конвоя, в простой полковой кибитке. Ехал он не по большой дороге, где его ждали, а окольным путем и в Яссы постарался попасть ночью.

В Яссах Суворов остановился у знакомого полицеймейстера. Он строго-настрого приказал полицеймейстеру не рассказывать никому о его приезде, спокойно поспал часа три и встал по привычке до зари.

Конечно, являться в такую рань к главнокомандующему со строевым рапортом было бесполезно: светлейший, несомненно, еще сладко спал после очередного бала. Суворов решил подождать, – пусть уж отоспится человек после трудов праведных.

Но все-таки он не вытерпел и слишком рано стал приготовляться к торжественному приему. Суворов надел шитый золотом парадный мундир с бесчисленными орденами и звездами, надел подарок императрицы – золотую шпагу, украшенную бриллиантами.

Оделся, приготовился – и от этого ждать стало еще несноснее.

Суворов всегда чувствовал себя в парадной одежде стесненно. Приятнее было ходить в будничном канифасном кафтане и свободных старых ботфортах. А в мундире давит воротник, и кажется, будто жмет под мышками.

Вспоминалось детство, когда маменька в большие праздники наряжала его в новое платье и надо было беречься, чтобы не измять и не испачкать.

В невольном волнении Суворов расхаживал по небольшой комнате.

Если австрийский император наградил за Рымник принца Кобургского фельдмаршальством, то уж за Измаил Суворову надо дать и подавно!

Наконец исполнилось то, чего он ждал все долгие годы: он совершил такой подвиг, который сразу выделит его из всех русских генералов. Суворову уже не придется быть в подчинении ни у тупоумного Ивашки, ни у всех этих заносчивых Каменчёнков и Репниных! Даже сам Потемкин не сможет помешать ему вести операции так, как это найдет нужным Суворов: ведь и Александр Васильевич будет таким же фельдмаршалом, как Потемкин! Теперь-то он сможет еще больше укрепить мощь своего отечества!

Суворов нетерпеливо поглядывал то на хозяйские часы, то на дверь, – полицеймейстер пошел разведать, встал ли светлейший.

Наконец, в половине девятого, он вернулся:

– Ваше сиятельство, можно ехать – светлейший уже встал. Ждут вас. По улицам стоят гусары, смотрят, не едете ли.

– Ну что ж, коли так – поедем! – весело отозвался Суворов.

Он заложил за обшлаг мундира приготовленный рапорт, надел каску и вышел.

…Полковник Бауер не отходил от высокого венецианского окна, – отсюда открывалась вся Дунайская улица, по которой должен был ехать из Измаила граф Суворов. Светлейший приказал немедленно доложить ему, когда покажется карета Суворова: Потемкин хотел сам встретить его у крыльца.

Вот по улице протарабанила каруца на своих невероятно толстых, без спиц, таких, какие делают в детских игрушечных повозках, неуклюжих колесах. Гусары, стоявшие у перекрестка, хорошо подстегнули нагайками худых лошаденок молдаванина, постарались, чтобы он со своей грязной каруцей поскорее убрался в переулок.

Вот проехала в дрожках смазливая горничная госпожи Браницкой. Гусарский корнет заулыбался, проскакал рядом с дрожками несколько саженей, – вероятно, говорил какой-либо вздор кокетливой горничной, – потом вернулся на прежнее место, лихо покручивая усы: он был доволен не только девушкой, но и собой.

Вот из переулка на Дунайскую улицу, тяжело громыхая, выехал какой-то неуклюжий, старомодный рыдван. Когда-то, лет пятьдесят назад, он был покрашен и даже кое-где позолочен, но теперь все облупилось. Он был расшатан и стар, в нем все дребезжало, скрипело, звенело. Рыдван с трудом тащили три лошади, запряженные по-молдавански, цугом. Кучер то и дело щелкал своим длинным бичом.

– Это еще какая черепаха? – улыбнулся Бауер, глядя на допотопную карету.

Гусарский корнет тоже потешался, глядя на такое чудище. Он кивнул головой солдату. Тот подскочил было к рыдвану, но слуга, стоявший на запятках колымаги, что-то ответил, и гусар, не доехав до него, повернул назад. Корнет отвернулся и со скучающим видом продолжал смотреть в ту сторону, откуда ждали графа Суворова.

А смешной рыдван тащился прямо ко дворцу светлейшего.

«Кто же это? – соображал Бауер. – Какой это до́мине? Епископ, должно быть, или захудалый князь».