решили запретить союзникам — которые в любом случае действовали слишком медленно — воспользоваться аэродромами, расположенными недалеко от города, чтобы сбрасывать жителям воюющей Варшавы продовольствие и снаряжение[370].

Это была ошибка, и высшее руководство Армии Крайовой быстро осознало ее. Один из ее генералов, Владислав Андерс, заявил: «Никогда не следует доверять Советам — они наш злейший враг. Продолжать восстание, успех которого зависит либо от поражения одного твоего врага, либо от помощи другого, это выдача желаемого за действительное за границами всякой логики»[371]. Но было уже слишком поздно. Через несколько дней над городом появились бомбардировщики люфтваффе, отмеченные снизу зловещими черными крестами, и полякам нечего было им противопоставить[372]. Бомбардировки продолжались без перерыва, и, к отчаянию горожан, наземная операция немцев тоже вскоре приняла сокрушительный размах.

К пятому августа нацисты начали одерживать верх, и их войска бесчинствовали в городе, истребляя мирное население. В соответствии с приказом убивали всех, вплоть до маленьких детей. В течение следующих двух недель на улицах было казнено не менее 65 000 человек. Солдаты врывались в больничные палаты и методично расстреливали прикованных к постели пациентов. Печально известен творившимися в нем зверствами стал район Воля, где уличные бои были особенно ожесточенными. Здания здесь осыпались при попадании авиационных бомб, танки ползли по улицам, стреляя и раздавливая автомобили, павших лошадей и человеческие тела. Люди быстро собирали всю воду и еду, что могли найти, и бежали прятаться в подвалы.

Немецкий губернатор Варшавы Ганс Франк[373] удовлетворенно записал, что «полыхает теперь почти вся Варшава. Поджигать дома — самый верный способ заставить повстанцев выбраться из своих крысиных нор. Когда мы подавим восстание, Варшава получит то, чего заслуживает, — полное уничтожение»[374]. Пока вокруг горели дома, рушились тяжелые балки, жителей выводили из подвалов и конвоировали на площади для расстрела. «Они вытащили нас из подвала и повели к парку имени Совинского в Ульрихов, — вспоминал один из выживших. — Когда мы подошли, в нас начали стрелять. Мою жену убили на месте; наш ребенок был ранен и звал ее. Скоро к нам подошел украинец и застрелил нашего двухлетнего ребенка словно собаку, после чего с несколькими немцами приблизился ко мне и наступил мне на грудь, проверяя, жив я или нет. Я притворился мертвым, иначе меня бы тоже убили»[375]. Кто-то из спрятанных Иреной детей и их храбрых приемных родителей исчез тем летом, и, скорее всего, они были среди тех, кто рисковал жизнью и кого казнили на улицах. Для Ирены и ее друзей все это напоминало последние дни гетто, и поляки наконец поняли, каково это быть в глазах оккупантов Untermenschen — недолюдьми.

Вскоре немцы добрались до Мокотува, где прятались Ирена с Адамом, Мария и Генрик Палестеры, и стали зачищать дом за домом. Они намеревались, как ранее гетто, сжечь и стереть с лица земли всю Варшаву, улицу за улицей, в качестве акта окончательной культурной аннигиляции польского народа. Адам и Ирена бежали вместе с жившей по соседству женщиной, доктором Марией Скоковской, и молодой еврейкой по имени Ядзя Песа Розенхольц, которую прятала семья Палестер[376]. Но куда им теперь идти? Встревоженные друзья обсуждали, что делать дальше. Ясно было одно: никто из них не явится, как было приказано, к блокпостам для депортации. Все они знали, куда сейчас отправляются поезда из Варшавы.

Наконец друзья нашли убежище в руинах дома 51–53 по Ловицкой улице. Сгрудившись в темноте, они совещались. Генрик Палестер и Мария Скоковская были врачами. Ирена — социальным работником. На следующий день они принялись за дело, организовав экстренный госпиталь для раненых бойцов Сопротивления и пострадавших на улицах гражданских[377]. Работа госпиталя быстро превратилась — как и все, к чему прикасалась Ирена, — в широкомасштабную операцию. Потребность в медицинской помощи была огромной, и госпиталь был на удивление хорошо организован и эффективен, невзирая на критическую нехватку нужного оборудования и лекарств посреди всего этого хаоса.

Но Адам-то был адвокатом и философом, и пользы от него в наложении бинтов не было никакой, говорил он Ирене. К тому моменту он провел в бегах уже почти два года, и Ирена хорошо его понимала. Адам хотел и мог сражаться, поэтому присоединился к сыну Марии и Генрика Кшиштофу, и они вместе с еще двумя молодыми людьми приняли первый бой с немцами на ближайшем кладбище. Адам также сражался в битве за Старый город, где они потеряли двух или трех соратников. Кшиштоф Палестер ушел, чтобы пробиться к батальону «Парасоль», и вскоре погиб в уличной перестрелке[378]. Адам очень сочувствовал его безутешным родителям и маленькой сестре.

На улицах Мокотува Ирена была поражена и обрадована случайной встречей, когда знакомый голос позвал ее из-за баррикады: Ирена! Сюда, сюда! Удивленная Ирена обернулась и увидела перед собой запыленную молодую женщину с заметными из-под форменной кепки светлыми волосами, протягивающую к ней руку с нашивкой Армии Крайовой. Ракель!

Это была Ракель Розенталь, которую Ирена считала погибшей в Треблинке в 1942 году. Ирена поспешила к ней, и, пригнувшись за баррикадами, они, радостно смеясь, обнялись. Последний раз Ирена видела Ракель на Умшлагплац, но теперь она была здесь, живая и, как всегда, прекрасная. Вся ее семья, включая маленькую дочь, была уничтожена; выжила только она. Ракель, смущенно посмотрев на Ирену, повернулась, чтобы представить ей светловолосого польского солдата: Мой муж. Тот улыбнулся и обнял Ирену как старого друга. Наконец Ирена повернулась: Мне нужно идти, я из полевого госпиталя. Муж Ракели рассмеялся и сказал, что ей и правда нужно поторапливаться: Если вы спешите, мы вас прикроем! Ирена не могла поверить в превращение своей подруги: «Она стала абсолютно другим человеком — солдатом, смелым, решительным, сражающимся с оружием в руках»[379]. Весь отряд уважал ее за невероятную храбрость.

Если днем в Мокотуве было тяжело, то ночи превращались в настоящий кошмар. Пьяные офицеры СС совершали набеги на подвалы и насиловали польских женщин и девочек[380]. Немецкий солдат ударил Ирену штыком в ногу, когда она случайно наткнулась на него в темноте, и вскоре рана загноилась, причиняя мучительную боль[381]. С водой и пищей было особенно тяжело, вся нормальная жизнь вокруг них была разрушена. Ночью Ирена лежала в убежище рядом с Адамом, прислушиваясь к тихому дыханию Генрика и Марии, не переставая волноваться о судьбе спрятанных ею детей. Многих из них несколько месяцев назад, когда обыски стали особенно активными, успели переправить в загородные приюты и убежища. Но часть детей