— Я же говорил — Рейвар очень принципиальный. Он знает, что подвергнет страну опасности, если станет отцом. — Хельвин помотал головой. Жесткие волосы прилипли к загорелой мокрой коже на его шее. Он пах, как летний ветер, — свежестью, сеном и легким ароматом лесного пожара, и к этому добавлялся весьма специфичный мужской запах. — Дураком был тогда. И сейчас такой же дурак. Уперся, что не хочет рисковать, и хоть шею сверни.

Наша страна стала для него домом, как и для многих полукровок, собранных лэй’тэ по всему миру. Рейвар и Ядвига никогда не рассказывают о своей жизни в землях клана оборотней. Но и без того понятно — им пришлось несладко. Волки довольно суровы к сородичам. В общем… — Рука полукровки опять оказалась в волосах. Так вот почему он всегда такой всклокоченный! — Рейвар согласился. Ядвига его в тот день чуть собственными руками не придушила, хорошо, Елна спасла. Женщины быстро поняли, чего будет стоить ему такое соглашение. Мудрые наши. Ну, догадаешься? Рейвар говорит, что ты сообразительная, Лисичка.

А я усмехнулась — какой занятный комплимент от моего врага.

Именно, он для меня все еще враг. Потому что… если не враг, то кто? Сладкая мечта или горькая явь? Друг или предатель? Любимый или ненавистный? Мое проклятие в этом мире. Здесь я все выдержу… кроме него. Что бы мне ни довелось испытать — Рейвар был самым страшным и бесценным опытом в моей жизни. В обеих жизнях.

— Дети по заказу не делаются, — горько усмехнулась я, все это время размышлявшая совсем о другом. Точнее, все о нем же.

— Молодая ты еще. Наша лэй’тэри смотрела глубже.

— Кто такая лэй’тэри? Вы так Елну называете, кажется?

Хельвин довольно сощурился, словно ждал этого вопроса. Может, и в самом деле ждал. Хотя все это выглядит ну очень странно, с чего бы полукровке так откровенничать со мной, а?

— Лэй’тэри — это жена лэй’тэ. Для тех, кто оказывается во Дворе, она становится… Говорят, моя мама любила печь пироги. Вставала на рассвете и замешивала тесто. А потом делала вкусные пироги с разными начинками. Она происходила из простой семьи народа тирсинэ. Поэтому считала незазорным для себя готовить на целую ораву малышни и гвардейских молодчиков. А это сотни две ртов, — гордо вздернул он нос. Это почему-то меня умиляло. Приятно, когда кто-то говорит о матери с такой гордостью и теплотой. — О ее выпечке до сих пор вспоминают. Как и о ласковых руках, способных усмирить даже самого дикого воспитанника, о добрых глазах, смотревших на мир открыто и с нежностью, об улыбке, согревавшей всех и каждого. Через несколько лет после ее смерти гвардия настояла на том, что отцу надо заняться поиском подходящей лэй’тэри. Нам без нее тяжело, холодно как-то. Еще через год во Двор, нагло распахнув двери, заявилась Елна. Она сказала, что пришла к нам за своей дочерью, которую мы забрали. Когда ей рассказали, откуда вытащили малютку, Елна долго плакала. Она была талантливой целительницей-полукровкой и работала при каком-то храме. Когда девушка забеременела и родила, от ребенка избавились, а ей сказали, что младенца отдадут в доброе семейство, если целительница продолжит свою работу во благо храма. В четыре года Ринэ носили на руках, она даже ходить нормально не умела. А сейчас в такую деваху вымахала, — усмехнулся он, — что нас гоняет. Отец ее приставил за казармами следить, вот удружил! Тогда же крохой была. Елна, как узнала, что ее дитя пропало, — любителей посудачить всегда навалом, — сбежала из храма и непонятными нам путями нашла Двор. И через полгода стала моей приемной матерью и лэй’тэри.

— Короче, Склифосовский! Эта ваша лэй’тэри — та, кто за порядком следит?

— Хе-хе, иди это Елне скажи, вот она посмеется. Лэй’тэ — спасает наши жизни, а лэй’тэри — лечит наши души.

— Ну да, мне она шкуру хорошо залечила. Даже шрамы убрала. Вот! — Я хотела показать свою руку, когда-то исполосованную когтями грифона, но забыла о наглухо застегнутых манжетах. Пришлось тянуть в сторону воротник, демонстрируя чистую кожу над ключицей, где оставил отметину маркграф.

— Это она умеет! А ты это, застегивайся давай. Не дайте боги, Рейвар увидит.

— Пф! Боялись мы того бурундучка!

— Ты-то, может, и не боишься, а вот мне и так предстоит лекция о семейных ценностях и волчатах.

— Ой, а у тебя дома собачки?

— Лис, у меня дома дети от оборотня. Они довольно лихо перекидываются, поэтому Рейвар их волчатами зовет.

— Извини, — изобразила я вселенское раскаяние. И тут же поморщилась — спина нещадно ныла.

— Потерпи немного — судя по картам, скоро поворот к замку. Там и расстанемся. Вы с охраной поедете в Каменный Грифон, и ты сможешь перебраться в седло Нелли без риска услышать зубной скрежет.

— Тогда надо срочно перебираться к Нелли. Мне-то ладно, потерплю и скрежет, зато кое-кто зубы сточит!

— Даже не надейся! — рассмеялся Хельвин. — Они у Рейвара крепкие. Да и вообще, навряд ли позволит такое. Хе-хе, в последнее время мой друг открывается мне с новой стороны. Ни разу не видел, как он сходит с ума от ревности, пока ты ему не попалась.

Я не попалась, я попала! Причем глобально.

Несколько минут мы молчали. Я пила отвар и думала, куда бы окунуть голову, потому как у меня по шее уже пот ручьями тек. О чем думал Хельвин, не знаю. Но в итоге он выдал:

— Лис, я так и не понял, какого беса между вами происходит. Елна, мудрая женщина, попросила меня не вмешиваться, а просто рассказать тебе все это. Но запомни, хвостатая, если ты причинишь ему боль, придушу собственными руками.

Ой, что-то мне сразу так прохладно стало! Даже озноб появился.

— У него всегда было много женщин, — продолжал говорить Хельвин, все так же упрямо глядя перед собой. — Если мы где-то надолго задерживались, обязательно появлялась та, в чьих объятиях он мог хоть ненадолго забыться. Я даже не знаю, понимает ли сам Рейвар, зачем это делает, раз за разом уходя раньше, чем успевает привязаться. А ты… не отталкивай его, очень прошу! Если уж он выбрал тебя, не отталкивай.

И почему я опять чувствую себя теми макаронами?.. Пришел, заварил, съел, ушел.

— Может, мне еще и довериться ему, а? Хельвин, ты целый час мне по ушам ездил только для того, чтобы я твоего обожаемого Рейвара пожалела, да? Потому что он сирый и убогий? Черта с два! Он меня не пожалел в свое время, так почему я должна его жалеть?

Хельвин схватил меня за руку, заставив посмотреть на себя:

— Почему? Хотя бы потому, что ты его любишь.

— Себя я люблю больше! Отпусти меня, — дернула я руку. Потерев запястье, заметила: — Вот уж не думала, что все полукровки такие двуличные сволочи. Хоть какое-то постоянство в мире! А я еще как дура с ним пирожками делилась.

Последнее меня почему-то особенно задевало. Я ему, можно сказать, самое дорогое, а он мне час езды по ушам и синяки. В который раз убеждаюсь, что Дарвин ошибся лишь в одном: от обезьяны, а в частности от павиана, произошел только мужчина!