И никогда не будет. Перед моим мысленным взором пронеслись «картинки» вчерашнего вечера. Я точно помнила, как Уэнди заявила «через мой труп» и «в тот самый момент, когда в аду начнут продавать мороженое», оценивая шансы Флейшмана опубликоваться в «Кэндллайт».

Вот влипла! Я не хотела, чтобы эта книга увидела свет, но если бы этого не произошло, вину возложили бы на меня. Из гениев переквалифицировали бы в круглые идиотки. Классическая ситуация: куда ни кинь — всюду клин.

Я отчаянно пыталась отыскать в сложившейся ситуации светлую сторону. Ладно, по всему выходило, что книга должна была отлично продаваться. Может, я преувеличила личный аспект. Флейшман вставил в историю кусочки автобиографии, но что с того? Многие ли это заметят? Может, несколько наших общих знакомых, все мои родственники, но надо ли принимать их во внимание?

— С этим проблемы быть не должно, не так ли? — спросила Мерседес. Посмотрела на меня, возвращая к вопросу приобретения прав. Я впала в панический ступор. — Как я понимаю, это первая книга, а ты к тому же знаешь автора лично…

В конференц-зале, как мне показалось, воцарилась гробовая тишина. Я откашлялась.

— Так и есть, но…

— Исходя из посвящения, я предположила, что ты очень близко знакома с этим Джеком Флейшманом. — Мерседес глянула на первую страницу. — «Ребекке Эббот, которая вдохновляла меня на все строки…»

Мэри Джо стрельнула в меня любопытным взглядом.

— Какой-то персонаж срисован с тебя?

Мерседес разве что не хлопнула себя по лбу.

— Ты очень похожа на эту Ренату, не так ли?

— В нее влюбляются? — последовал вопрос одной из редакторш.

— Нет, ее бросают. — Теперь откашлялась Мерседес. — Извини, ее отсекают, рвут с ней отношения. — Она наклонилась ко мне: — Ты действительно потеряла невинность на заднем сиденье мини-вэна «крайслер»?

Я застонала.

— Это же художественное произведение.

— Одну секунду… — сказала Андреа и замолчала. Судя по всему, складывала два и два. Я пыталась остановить ее полным мольбы взглядом, но она SOS не уловила. — Флейшман? Твой сосед? Этот безумный парень, который прилетел в Портленд? Когда ты была там на конференции?

— Да. — Мой голос стих до мышиного писка.

Она покачала головой:

— И теперь он написал книгу о том, как бросает тебя? Говнюк.

С одной стороны, я бы с радостью придушила ее. С другой — я понимала, что будет лучше, если все выплеснется сразу, а не будет вылезать частями и в самые неподходящие моменты.

Вероятно, Мерседес мое унижение совершенно не волновало.

— Прекрасно! Если этот парень живет с тобой, заключить с ним контракт не составит труда.

Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы освободить горло от огромного комка, лишившего меня дара речи.

— Не совсем так. И я не знаю, только ли нам он предложил свою рукопись.

Последнее заявление вызвало гул недовольства. Подобная политика (одновременное направление рукописи в несколько издательств) не приветствуется. Во-первых, если книгу хотят взять не в одном, а в двух или трех издательствах, возникают трения. Одному издателю приходится перебивать ставку другого, а это никому не нравится. В «Кэндллайт» ценили верность авторов. А одновременная отправка рукописи в несколько издательств, пусть автора-новичка, предполагала отсутствие этой самой верности.

Мерседес нахмурилась. Она-то решила, что дело в шляпе.

— У него есть агент?

— Нет. — По крайней мере в этом я не сомневалась.

— Тогда, полагаю, проблем не возникнет.

— Двадцать штук? — спросила Мэри Джо.

— Надеюсь, не больше.

Двадцать тысяч? Голова у меня пошла кругом. Хотелось рыдать. Мне придется предлагать Флейшману двадцать тысяч долларов за то, что он прилюдно оскорбляет меня на страницах своей книги?

Я все еще думала об этом, когда редакторам начали раздавать списки долгов.

— И кто чемпион этой недели? — спросил кто-то.

Я посмотрела на листок и ахнула.

Мэри Джо рассмеялась, посмотрела на меня. Сверкнула улыбкой.

— Похоже, что гений.

По пути на интервью я забежала в «Блуми». Накрасилась, купила веселенький шарфик (на распродаже, всего за двадцать три доллара, считай, украла) вроде того, что носила Мерседес. И к тому времени, когда покинула магазин, выглядела уже более презентабельно — во всяком случае, от плеч и выше.

Алекс Кин, журналистка «КМ», выбрала для встречи японский ресторан, расположенный в подвале современного здания на Пятой авеню. Столики стояли у стен. В отделке преобладала черная эмаль, изредка перемежающаяся желтыми пятнами кадок с бамбуком. В зале стояла тишина, если не считать плеска, который доносился из бассейна с золотыми рыбками.

Девушка в черном брючном костюме, вероятно распорядительница, направилась ко мне, но не успела подойти, как за спиной раздалось:

— Ребекка?

Я повернулась, и мне пришлось задирать голову. Роста в Алекс Кин было пять футов и десять дюймов, но с пятидюймовыми каблуками она определенно могла претендовать на место в команде Национальной баскетбольной ассоциации. И на таких каблучищах журналистка передвигалась легко и уверенно, словно была в кроссовках. По телефону голос ее звучал очень деловито, но я никак не ожидала увидеть рыжеволосую великаншу в длинном черном кожаном пиджаке. Никто бы не подумал, что такая дива — сотрудник профессионального журнала, освещающего проблемы издательского бизнеса. Судя по ее внешнему виду, она имела самое непосредственное отношение к империи «Конде Наст»[88].

— Вы — Ребекка, не правда ли?

Я кивнула.

Она оглядела меня с головы до пят.

— Вы не такая, как я ожидала.

Очевидно, «поднимающие волну» выглядели иначе. Но по крайней мере помада у меня была самого модного цвета осенней коллекции от «Эсти Лаудер». И на тот момент только помада и вселяла в меня уверенность.

Метрдотель проводила нас за столик. Я обрадовалась, увидев, что от другой пары обедающих мы отделены одной из кадок с бамбуком. То есть можно было не опасаться неловких взглядов соседей, делавших вид, что не слышат ни единого слова нашего разговора. Благодаря бамбуку и мужские голоса долетали до нас только шумовым фоном.

У Алекс и меня взяли заказы. С минуту мы сидели молча, маленькими глотками пили горячий чай.

— Мерседес Коу так расхваливала вас, что просто потрясла меня, — первой заговорила Алекс.

Я нахмурилась:

— Потрясла?