Когда в комнате стало настолько светло, что у Элис заболели глаза, она начала проверять свое тело: повернула одну ступню, потом другую, медленно подвигала каждой по матрасу, пока не согнулись колени, потом осторожно вернула их назад. Она рисовала круги на тыльной стороне запястья и шевелила пальцами, как будто лениво играла на пианино, ударяя по невидимым клавишам, чтобы проверить свою гибкость. С опаской перекатившись на бок, она приготовилась к предупредительной вспышке протеста, но боль была терпимой. Элис взяла телефонную трубку и заказала завтрак в номер: гренок без масла, зеленый чай и яичницу-болтунью из одного яйца. Потом села и потянулась за халатом к краю кровати, тому самому месту, где сидел Томас. Она зарылась в халат лицом, надеясь уловить его запах, но почувствовала только кедр и шалфей – соли, с которыми принимала ванну накануне.

Завтрак был безвкусным, а одежда, которую набросила Элис, ничего не весила. Когда она вышла на улицу, воздух оказался колючим, а перила лестницы покрылись инеем, словно кто-то важный решил, что если в четверг была осень, то в пятницу будет зима. Коридорный вызвал такси, и она назвала водителю адрес.

– Отличный денек сегодня, – сказал он.

– Да, – ответила Элис, глядя, как магазины и низкие дома с плоскими крышами проплывают мимо, превращаясь в одну размытую кляксу. Она повернулась к окну, чтобы пресечь всякие попытки продолжить разговор. Короткие кварталы были заставлены машинами, и водитель поворачивал резко, то в одну сторону, то в другую, пока Элис не заблудилась в лабиринте кирпичных стен и высокой травы. Наконец машина въехала на подъездную аллею и остановилась на полпути к дому.

– Приехали. Калле Санта-Исабель, одиннадцать.

Они добрались быстрее, чем она ожидала. Дом оказался небольшой глинобитной постройкой, опрятной на вид, с низким заборчиком и парадным крыльцом, окаймленным кустиками медного бородача и серебряной травы. По верхней кромке забора были расставлены бумажные пакеты, а на парадной двери висел венок из кедра.

– Не знаете, зачем эти пакеты?

Таксист повернулся к ней и прищурился так, будто она была самой непонятливой туристкой из всех, кого он возил.

– Фаролитос. На дне каждого пакета песок и свеча. Во времена моего прадеда на углах домов разжигали костры, чтобы осветить дорогу к Рождественской мессе. Пожаров, наверное, была уйма, а? Теперь мы используем бумажные пакеты.

– Не могли бы вы подождать меня? – Элис протянула водителю двадцать долларов и вышла из такси. – Я недолго.

Она стояла у машины, придерживаясь за нее рукой и думая, что, если никуда не сходить с этого места, она будет в безопасности. Речь, которую она заготовила по пути – Я ищу женщину, которая тут жила. Я подруга ее тети. Умер родственник, и мы пытаемся найти ее – вдруг показалась неуместной. Она заблудилась на чужой земле и не знала языка, который бы здесь поняли.

Водитель просигналил, опустил стекло с пассажирской стороны и крикнул:

– Леди! С вами все в порядке?

Элис кивнула, не отрывая глаз от парадной двери, от венка, и думая, что тяжело будет только в первый раз. Сделав это однажды, она уже сможет расспросить сотню незнакомцев в сотне разных домов, если понадобится. Ноги понесли ее по плитам мощеной дорожки, потом через широкий зазор в стене – в сад, засаженный перепончатой лебедой и сумахом, медвежьей ягодой и терескеном. Она остановилась.

Сад был полон скульптур, произведений современного искусства из нержавеющей стали. Фигуры были разных размеров, но их роднила некая текучесть движения. Это могли быть абстрактные скульптуры или просто заготовки, Элис не сказала бы наверняка. Солнечные лучи играли на них. Элис провела пальцами по изгибу одной из тех, что стояли у дорожки. Металл, прохладный и гладкий, легко скользил под рукой, и с первого же прикосновения делалась очевидной его солидная масса.

Парадная дверь была выкрашена насыщенно-оранжевой краской, знакомым цветом горько-сладкого. Элис не успела опомниться, как ее рука уже стучала по дереву, и тихое эхо ударов отдавалось ей в самое сердце. Она ждала звука шагов и надеялась услышать тяжелую мужскую поступь, полагая, что мужчина будет настроен менее подозрительно. Но шагов не было слышно. Не было слышно ничего, кроме урчащего двигателя такси. Она снова постучала и прислушалась – и снова ничего.

Элис пошла по дорожке обратно, но тут уловила краем глаза какое-то движение. Обернувшись, она увидела, что из‑за угла дома вышла молодая женщина в комбинезоне, джинсовой рубашке и ярко-красных садовых ботинках. На плече она несла кедровую гирлянду. Элис почувствовала хвойный запах с того места, где стояла, – в нескольких футах от женщины.

– Услышала, что кто-то стучит, но я работала на заднем дворе и не хотела идти через дом – с той стороны так грязно. Чем я могу вам помочь?

Ее улыбка сменилась выражением тревоги, когда Элис покачнулась и вдруг начала оседать на дорожку.

Перед Элис стоял он. Это был изгиб его брови, его длинный нос, его высокий лоб. Когда женщина бросилась к ней, она заметила, что та и двигается, как Томас: быстро, целеустремленно, уверенно. Слава Богу, что ее подхватили под руку его прекрасные, ровные пальцы. Но Элис видела и свое отражение в светлых глазах и веснушчатой коже, в пронзительном взгляде и спутанных кудряшках, которые прыгали по плечам женщины, хотя свою черноту унаследовали от Томаса.

– Давайте-ка усадим вас в кресло.

Но Элис не хотела сидеть. Она не хотела сходить с места, не хотела, чтобы пальцы, сжимавшие ее руку, отпускали ее.

– Агнета София Кесслер.

Это был не вопрос, а обряд. Она крестила свою дочь.

– Да. Мы знакомы?

Вот они, отцовские нотки подозрительности.

«Да, – хотелось сказать Элис. – Я знаю тебя, как знаю собственное сердце, как чувствую свой пульс. Я знаю, каким будет твой смех, как ты машешь на прощание, как ты зажимаешь в зубах ноготь большого пальца, когда волнуешься. Я знаю тебя с той минуты, как ты появилась на свет, и, если бы я покинула его сейчас, я все равно бы знала тебя, будь я золой и пеплом».

– Я пришла сказать вам…

Агнета ждала, спокойная и терпеливая. «Какой фальшивый посыл, – думала Элис. – Какая запутанная история». Как много объяснений от нее потребуют. Она не знала, как начать по-другому.

– Я – ваша мать.

Декабрь 2007 года

Финч позеленел. Он сам не верил отговоркам, которые приводил, чтобы не летать, но, очевидно, достаточно часто повторял их, чтобы они повлияли на его психику. В итоге, оказавшись у входа в терминал, он к стыду своему впал в самую настоящую панику и попытался спрятаться в такси, которое уже отъезжало. Их выделили из общей очереди для дополнительного сканирования – ясное дело, из‑за синяка под глазом у Стивена, который теперь приобрел угрожающий баклажанный оттенок. Кроме того, навязчивая манера прикрывать рот посадочным талоном и шептать указания, слышные всем и каждому футов на десять вокруг, явно не снискала его компаньону расположения сотрудников транспортной безопасности.