– Царь угнетал простой народ, – еле сдерживая желание потрясти Соню за шкирку, шептала Нина Андреевна, – царь был плохой, какая нам разница, где он завтракал…

В лоджиях Рафаэля Соня подошла к даме-экскурсоводу и деловито спросила:

– Что мне нужно сделать, чтобы остаться тут жить? Коллеги Нины Андреевны по научному коммунизму снисходительно улыбнулись детской глупости.

– Это все мое! – объяснила им Соня. – Как вы не понимаете. Это все мое!..

– Ишь ты какая жадная, – удивились коллеги Нины Андреевны, – это все не твое, а народное.

– Народное, – подтвердила Нина Андреевна, – повтори – на-род-ное!..

– Мое, – прошептала Соня, – мое…

—Деточка, я вас понимаю, – тихо сказала дама-экскурсовод Соне и легко дотронулась до ее плеча, как будто они были в лоджиях Рафаэля ОДНИ. – Вы вырастете, выучитесь и тогда останетесь тут жить. Раз это все ваше.

Соня смотрела на даму, как Золушка на Фею, когда та подарила ей карету и платье, а дама смотрела на Соню с удивлением: «Как затейливо играет со своими детьми природа… Такая эмоциональная девочка у такой… м-м… жесткой матери».

Дома Соня получила несколько дополнительных щипков и была поставлена в угол по совокупности грехов – за жадность и неумение себя вести в обществе. Пока стояла в углу, вспомнила, что нужно сделать, чтобы сбылось желание, – написала на клочке бумаги: «Хачу жыт вэрметажи», пожевала и съела.

Дама-экскурсовод и Соня встретились спустя много лет, и строгая дама сыграла значительную роль в Сониной судьбе, но Фея конечно же ее не узнала, а Золушка постеснялась напомнить, подумала, что у Феи было много таких Золушек. Хотя на самом деле это не так – немногие Золушки хотели жить в Эрмитаже.

…Жить в Эрмитаже не вышло, вышло выбирать – жить БЕЗ Князева или покупать билет в кассе.

Соня была решительна, Соня была не просто решительна, она была весела, не истерическим весельем, а весельем человека, сделавшего единственно возможный выбор. Она не заглянула в зал Тициана, чтобы беззвучно чмокнуть губами воздух возле «Святого Себастьяна», и не зашла в 213-й зал, чтобы быстро взглянуть на «Святого Иеронима» и «Святого Доминика» и убежать. Она прошла в дирекцию Эрмитажа, в приемной написала заявление об увольнении по собственному желанию, дважды испортив лист. Первый раз Соня озаглавила свое заявление «Гениальному директору Эрмитажа», во второй раз написала «генеральному», но рассеянно подписалась «Соня», как будто просила увольнения у Головина… С третьей попытки все было правильно.

Не обошлось без неожиданностей, вернее без ОДНОЙ неожиданности, одной, но очень обидной: она и представить себе не могла, что все будет так легко, – сочувственные взгляды и никаких уговоров, как будто за ее спиной стоял претендент на ее место. Наверное, Бог ее оберегает, подумала Соня и была не права – это был все-таки не Бог, а сорокалетний кандидат искусствоведения, претендент на ее место, протеже кого-то из начальства. Протеже справедливо считал Соню неплохим специалистом, но себя конечно же лучшим. Когда фонд русской живописи из рук строгой дамы перешел, как наследство, к Соне, он не молчал, а честно выразил свое мнение – до хранителя у Сони нос не дорос.

Так что начальство заявление сразу же подписало и, посмотрев в Сонины мучающиеся глаза, разрешило не отрабатывать положенные две недели, если уж она НИКАК не может. Хранение можно передать быстро – в том, конечно, случае, если не будет возражать отдел. Если уж Головина НИКАК не может… да это и не первый случай, когда фонд сдается под расписку.

Соня сказала «спасибо» и направилась к себе, в хранение, в Заречку. «Заречка» – потому что находится за Зимней канавкой, за речкой, в помещении Зимнего дворца Петра Первого. По дороге передумала, прошла по темному коридору с гобеленами и по Салтыковской лестнице через «Тулу» – часть Русского отдела, где была выставлена тульская сталь.

Поднялась по скрипучей лестнице в библиотеку Николая Второго, прошла в фонд, бывшие бельевые. В комнату для хранения картин идти не хотелось – не то чтобы она боялась расплакаться, но вдруг расплакалась бы?.. Присела на подоконник в кабинетике. Сидела, бездумно смотрела в окно на маленький внутренний дворик.

В хранение заглядывали сотрудники, удивлялись, недоумевали, уговаривали – как же так, Софья Сергеевна, все бросить?.. И выставка почти готова…

Соня и сама думала, что могла бы закончить выставку. Но к их любви примешивалось так много мелочей, бытовых неурядиц… Где им с Антошей жить? Снимать квартиру, пока она не закончит выставку? Рубить по крошечным трусливым кусочкам, снова заставлять Князева сомневаться, мучиться – это уже было бы очень похоже на подлость.

– Погодите, не увольняйтесь, мало ли как сложится, – неожиданно сказала завотделом. – Это же Эрмитаж, а вы… влюбилась-разлюбилась…

ОТКУДА она знала?

Соня легким жестом показала на свой живот как на залог неизбежности.

– Ах, поздравляю вас, очень, очень… – засуетилась завотделом и, значительно понизив голос, впервые за долгие годы задала вопрос не о работе: – И что, уже шевелится? А как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, – улыбнулась Соня, – просто отлично. Она и правда отлично себя чувствовала, вернее, вообще не

чувствовала себя беременной, ни малейших неудобств, ничего.

К выходу Соня пошла через Восточный коридор. Мимоходом взглянула через окно на Большой двор и сразу отвернулась. Она любила смотреть во внутренний двор зимой, особенно когда шел снег и скульптуры на крыше светились и словно летели посреди черных облаков, и ей тогда представлялось, будто она принцесса из сказки Андерсена и глядит в волшебный фонарь. А простым посетителям, как она теперь, нечего смотреть во внутренний двор и представлять себе всякие глупости. Кто-то кашлянул у нее за плечом.

– Э-э, простите… Печать, – мягко сказал кандидат искусствоведения, протеже начальства, – печать хранителя забыли…

– Я не забыла, вот же она, – удивилась Соня, потрогав висевшую на груди печать, и тут же спохватилась: – Ах да, конечно… Извините… я просто задумалась.

Она сняла цепочку с печатью, протянула кандидату искусствоведения, а когда тот хотел взять печать, рефлекторно сжала печать в ладони, словно в детской игре, и, смутившись, усмехнулась – ну вот, как дурочка…

Выйдя на Дворцовую, Соня прошла к атлантам и у шестого атланта выбросила бэйдж «научный сотрудник Государственного Эрмитажа Софья Сергеевна Головина» – зачем он ей в Москве? Зато у нее осталось кольцо хранителя, серебряное кольцо с литиком, то, что, как в сказке, перед смертью подарила ей строгая дама. Кольцо было никому, кроме нее, не нужно, хранители давно уже такими кольцами не пользуются. В Москве Соня сможет сколько угодно любоваться на античный профиль.

И Соня Головина улыбнулась печально и счастливо, подумав, что уже завтра, в Гусятниковом переулке, они впервые будут не любовниками, не Анной с Вронским, а будут СЕМЬЯ – ведь в соседней комнате будет спать Антоша.