– Что уж теперь отпираться… Недооценили мы с дядькой Славомиром муженька моего, – царица по-прежнему смотрела на Добрыню пристально, с вызовом. Ни капли смущения и раскаяния в ее гордых темных глазах не было. – Помыслить не могли, что он сразу за меч схватится – и сплеча рубить надумает…

– То и впрямь помыслить непросто, – согласился Добрыня, – да куда деваться. Поскакали мы, времени не теряя, на границу, на Пахмурную заставу. До Триозерья из Бряхимова, сама знаешь, другой дороги нет. Только через порубежные земли Руси, в объезд Рогатых гор. Дядя твой нам поведал: в Толучееве тебя доверенные люди твоих родичей встретить должны – и до Триозерья проводить. А на заставе узнали мы, что кто-то из ратников тамошних тебя, государыня, опознал. Посылали его год назад в Бряхимов гонцом к царскому двору – и в лицо он тебя запомнил… Воевода заставный подумал: путает что-то его витязь, быть того не может, но решил: проезжие – и верно подозрительные, надо вас на всякий случай задержать и допросить. Послал за вами разъезд, а вы с Кулиговского тракта в Моховый лес свернули, в самую чащобу – и погоню со следа сбили…

– Вот оно что, – выдохнула Мадина. – Мы-то с Тимофеем разъезд этот за чернобронников моего ненаглядного приняли. Думали, затея наша раскрылась… Потому и побоялись на тракт возвращаться, когда от погони оторвались. Решили: переберемся бродами через Медведицу, свернем на северо-восток – да поедем в Толучеево напрямик лесом…

– Ну а мы за вами вдогон наладились, – усмехнулся Добрыня. – Тоже решили через лес дорогу срезать – и перехватить тебя или по пути, или на Толучеевской переправе. А в проводники местных ребятишек взяли. Без них мы бы тебя, Мадина Милонеговна, упустили.

– Понятно, – вздохнула царица. – Я, может, и хитра, да ты, Добрыня Никитич, – хитрее… И что ты, хитрец, теперь со мной делать станешь? Мужу непокорную жену в мешке привезешь, коли не поеду я с тобой в Бряхимов по доброй воле? С руками связанными – и ртом заткнутым?

Прозвучало это надменно – и опять с вызовом.

– У нас с тобой, государыня, еще будет время об этом потолковать, – голос Добрыни стал жестким. – А сейчас собирайся. Хочешь или не хочешь – с нами поедешь. Место вы для ночлега дурное приглядели, нельзя тут оставаться. Слава про эту пущу идет нехорошая. Неужто ты, добрый молодец, не видел, когда дорогу до Сухман-реки выбирал, куда вас с хозяйкой худ несет?

– Алырцев лесом не испугаешь, – угрюмо отозвался телохранитель царицы. На великоградцев он смотрел сумрачно, исподлобья, ладони с рукояти сабли не снимал, но с тем, что Добрыня сейчас кругом прав, явно был про себя согласен. – На удачу понадеялись…

– Помолчи, Тимофей, – брови Мадины сдвинулись. – Хорошо. Будь, по-твоему, Добрыня Никитич. Потолкуем с тобой, но – с условием: едем в Толучеево. Мне сперва встретиться надо с теми, кто меня там ждет, а то родня моя в Триозерье с ума сойдет, не ведая, что со мной по дороге сталось. Там я сама и решу, как теперь быть да что делать…

Отдаленные птичьи крики, похожие на воронье карканье, раздались внезапно. Приближались они стремительно, становясь всё резче и оглушительнее. Мадина осеклась, не договорив. Тимофей и русичи тоже встревоженно, с недоумением заозирались, вглядываясь в темноту между деревьями.

Лес застонал. По верхушкам елей прокатился гул, и из чащи ударило тугим холодным порывом ветра, который заставил людей задохнуться и вскинуть руки к лицам. Пламя в костре затрепетало и пригнулось к земле, отчаянно заржали кони.

Новый порыв ветра разметал и погасил костер. Точно кто-то дохнул на разведенный людьми огонь из темноты и его задул. На тропе светилась теперь лишь тусклая россыпь умирающих красных углей.

Миленка так и не поняла: то ли сверху, из гущи еловых крон, упали на них и закружились над кострищем и над отрядом беспорядочно мечущиеся в воздухе крылатые тени, то ли вынеслись стаей из чащи.

Птицы были огромными. Намного крупнее обычных воронов. Да и на воронов они не очень-то походили. Маховые перья на крыльях у них были окаймлены белым, на плечах и на головах тоже светились в темноте четкие белоснежные отметины. Лишь вокруг глаз оперение оставалось черным. Из-за этого голова каждой птицы напоминала своей расцветкой жуткий череп. Лапы – когтистые, длинные клювы щелкают…

Стая налетела на русичей и алырцев, громко и сипло каркая. Птиц было десятка два, но поначалу опешившим путникам померещилось: их – втрое больше. На лошадей и людей обрушились удары клювов и острых когтей. Одна из птиц пронеслась прямо перед мордой истошно заржавшего Воронца. Тяжелое крыло хлестнуло Миленку по голове. Она вскрикнула и припала лицом к шее коня.

– Сороки-вороны! – услышала внучка знахарки голос Молчана.

– Уходим! – гаркнул Добрыня, заслонивший собой Мадину. – Тимофей, коня государыне – да прикрой ее! Яромир, в седло!

Об этих птицах Миленке приходилось слышать не раз. И от бабки Глафиры, и от хозяйки-вештицы, не к ночи будь она помянута. О том, что это – не просто птицы, а создания волшебные, внучка знахарки тоже знала. Гнездятся сороки-вороны в зачарованных лесах да в диких пущах, а лесовикам и пущевикам помогают охранять заповедные чащобы от непрошеных гостей. Могут до смерти человека заклевать, если стаей накинутся.

Свистнула в воздухе стрела, за ней – вторая. Это побратим Добрыни успел выхватить из саадака лук. Тетиву Казимирович надел на него на всякий случай, когда они только въезжали в пущу, – как чуял, что пригодится. Но тут же Василий забористо выругался: стремительные и быстрые, птицы носились в воздухе черно-белыми молниями, и оба раза он промахнулся.

Вскрикнул и Терёшка. Он подобрал во мху увесистую сухую палку и запустил ею в сороку-ворону, которая заложила круг над головой Бурушки. Палка угодила в цель метко, но птица этого как будто даже не ощутила. Кувыркнулась в воздухе и с яростным карканьем взмыла вверх. Зато еще одна сорока-ворона стукнула обидчика подруги клювом по макушке. Хорошо, шапка удар смягчила.

Баламут, отмахнувшись мечом от очередной налетевшей сверху крылатой разбойницы, торопливо сунул клинок в ножны и вскочил на Воронца позади Миленки. Она услышала, как молодой богатырь зашипел сквозь зубы от боли: рана на бедре, хоть Вышеславич и не подавал виду, еще ныла. Здоровой рукой парень крепко приобнял Миленку, прижимая ее к себе.

Тимофей тем временем подсадил Мадину в седло ее кобылицы – и уже вдевал ногу в стремя своего чубарого. Добрыня зашвырнул Терёшку на широкую спину Бурушки, крикнул ему: «Держись за пояс!» – и вспрыгнул на коня впереди мальчишки.

– За мной! – загремел его зычный голос, перекрывая птичьи вопли и лошадиное ржание.

Сумасшедшую короткую скачку во весь опор сквозь ночную Черную пущу Миленка потом вспоминала долго. Узкая тропа закладывала петли между елями, по лицам хлестали ветки, грозя выстегать глаза. Надрывая глотки и не умолкая, орали над головами сороки-вороны. А закончилось всё как-то сразу. Еловые стволы расступились, и впереди открылась широкая поляна, заросшая папоротником. Туда-то сороки-вороны их и гнали. Едва между деревьями мелькнул просвет, птицы начали отставать. Вскоре карканье и хлопанье крыльев остались позади.