– Не бойся, не свалишься, – заверил великоградец. – Конь не даст, ты ему понравилась.

Отблеск огня мелькнул впереди, слева между деревьями, когда Миленке наконец показалось: лес вокруг вроде бы редеет. Из чащи выбежала еще одна узкая тропка, петляющая среди елей, и наискосок пересекла тропу, по которой ехал отряд.

Бурушко шумно втянул ноздрями воздух. Сзади встревоженно фыркнул Кречет – соловый жеребец Молчана. Воронец тоже принюхался, вскинул голову, и Миленка ощутила, как по шее коня, под лоснящейся атласной шкурой, волной пробежала дрожь.

Сперва внучка знахарки подумала: опять морок. Но этот свет был красноватый, теплый, живой – и ничем не напоминал ни тусклое мерцание лесных гнилушек, ни холодное призрачное сияние болотных огоньков. А из чащобы потянуло совсем неожиданным здесь, в Черной пуще, запахом. Слабо, но отчетливо.

Запахом дыма. Его ни с чем другим не перепутаешь.

– Никак там костер, воевода? – Василий послал коленями всхрапнувшего Серка вперед, объезжая Миленку с Яромиром, и стремя в стремя поравнялся с побратимом.

– А у костра – люди, – Добрыня чуть натянул поводья, разворачивая своего громадного черногривого жеребца. Конь опять передернул ноздрями и топнул правым передним копытом.

– Лошадей Бурушко тоже учуял.

Воевода и Василий переглянулись в седлах. Лица у обоих вдруг стали напряженными, как перед боем.

– Думаешь – они? – прищурился Казимирович.

– Да кто ж знает… – Добрыня обернулся к спутникам и велел: – Не отставайте. Поглядим, что за отчаянные головы тут на ночлег устроились.

На огонь им, свернувшим с развилки влево, пришлось пробираться меж обомшелых еловых стволов недолго. Впереди громко заржала лошадь, явно почуяв дивоконей. А костер, как оказалось, те самые отчаянные головы развели прямо на тропинке.

Лесные хозяева страсть до чего не любят, когда человек, заночевавший в чащобе, обустраивает место для привала посреди тропы без их дозволения. Но путники, которых нежданно-негаданно нагнал в Черной пуще отряд Добрыни, видать, понадеялись: живой огонь их от ночных страхов оборонит.

У костра понуро стояли две лошади. Статные, породистые, но запыленные, потные и усталые. К мордам коней были подвязаны торбы с овсом.

Их хозяева сидели у огня на охапках лапника. Первым, завидев выезжающих к костру из темноты вооруженных всадников на огромных боевых конях, вскочил на ноги чернявый бородатый мужик. Крепко сбитый, лихого вида, в добротном дорожном кафтане и с серьгой в ухе. Холодно блеснула сабля. Вынутая из ножен, она лежала наготове у незнакомца на коленях, и чернявый тут же выставил ее вперед.

Спутницу бородача внучка знахарки сначала приняла за совсем молодого парня. Но когда та порывисто поднялась с груды еловых веток и шагнула в полосу света от костра, Миленка поняла: перед ней – женщина, хоть и в мужской одежде. Незнакомка была без шапки. Тяжелые иссиня-черные косы закручены венцом вокруг головы. Собой она была очень хороша, однако не девчонка уже, лет этак двадцати пяти. У многих деревенских баб в эти годы по пятеро-шестеро ребятишек за подол держатся.

Увидев этих двоих, Добрыня, всю дорогу задумчивый и хмурый, аж подался вперед в седле – и просветлел лицом. Словно человек, наконец-то нашедший пропажу, которую отыскать уже почти и не чаял.

Не по следу ли этих путников великоградцы и шли?

Воевода в очередной раз быстро переглянулся с тихо присвистнувшим Василием и решительно направил коня к незнакомцам.

– Здрава будь, государыня Мадина Милонеговна, – произнес он почтительно, но с достоинством.

Миленка тоненько ойкнула. У Терёшки, стоявшего рядом с Яромиром у стремени Воронца, рот сам собой так и приоткрылся.

Бородач с серьгой тоже шагнул вперед, прикрывая собой спутницу. Тонкие крутые брови женщины изумленно выгнулись.

– Ты кто таков? – резко, напрямик спросила Мадина. Голос у нее был звонкий и повелительный.

– Зовут меня Добрыней Никитичем. Я – гридин Великого Князя Владимира Красно Солнышко. И – посол ко двору супруга твоего, царя Гопона Первого, – назвался воевода. – Мужу твоему венценосному я обещал тебя отыскать – и вернуть в Бряхимов, во дворец.

Тихо после его слов у костра сделалось, так, что слышно было, как потрескивают в пламени сучья. Мадина прикусила губу. По ее тонкому усталому лицу плясали алые огненные отсветы.

– Тимофей, спрячь саблю, – велела наконец алырка заслонявшему ее от богатырей телохранителю. Вскинула голову. Усмехнулась, глядя прямо в глаза Добрыне, высившемуся над ней в седле, как башня: – Наслышана о тебе, Добрыня Никитич. Да ты сходи с коня. А то уж больно говорить с тобой, конным, неудобно: шея затекает.

Великоградец легко спрыгнул наземь и шагнул к царице. Рядом с его огромной фигурой, залитой светом костра, не только Мадина, для женщины – довольно высокая, смотрелась девочкой, но и плечистый статный Тимофей как-то сразу потерялся.

– Вот чего я никак не ждала – так это того, что муженек в погоню за мной пошлет одного из самых доблестных витязей Славии, – уголки губ Мадины приподняла дерзкая и горькая усмешка. – Чем он обещал расплатиться, Добрыня Никитич? Головами разбойников, которых на границе с Русью расплодил? Видно, сильно Владимир Великоградский озабочен тем, что сейчас на юге Золотой Цепи творится. Раз не абы кого он к нам послом отправил, а тебя. Так?

– Так, государыня, – кивнул Добрыня. – Правда, разбойничьих голов Гопон не обещал, да и не нужны они нам – сами татей отловим. Тут дело важнее: посулил мне твой супруг замириться с Баканским царством, если я тебя домой привезу в целости. Он решил, что тебя баканцы похитили – и в заложницах держат, ночей не спит, с лица почернел – так о тебе тревожится. Собирается на баканскую столицу войско двинуть. А сколько бед всей Золотой Цепи война между Алыром и Баканом может принести, ты сама должна хорошо понимать.

Мадина снова прикусила губу.

– Как ты узнал, где меня искать? – отрывисто спросила она.

Точно в холодную воду с речной кручи прыгнула, подумалось Миленке.

– Мне его величество обсказал, – спокойно принялся объяснять Добрыня, – что гостила ты у своего двоюродного дяди, боярина Славомира Пересветовича, и поехала с его сыном, дочкой да тремя слугами на соколиную охоту. Там и напали на вас лиходеи неведомые, на баканцев похожие, только вот не все концы в той истории в один узел вязались. Так что, прежде чем ехать в Бакан тебя искать, поговорил я начистоту с твоим дядей. А он за голову схватился, когда узнал, что меж Алыром и Баканом вот-вот пожар в полнеба встанет. И признался, что ты, государыня, с мужем крепко поссорилась – да задумала проучить его как следует. Сбежать на время к дальней родне в Триозерье. Пусть, мол, Гопон помучается: да жива ли ты?.. Ну а родные тебя прикрыли, скормили Гопону сказку про лиходеев-похитителей, на самом же деле ты из их усадьбы с телохранителем своим тайком уехала. Парнем переодетая.