Сметалась и крушилась российская культура, подвергаясь травле. Осуждались и изгонялись из жизни произведения «контрреволюционеров» Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Тут, кстати, тоже отметился Ярославский. Вместе со своими сотрудниками он составлял и подписывал «индексы» (списки) запрещенных книг, куда входили произведения Толстого, Соловьева, Достоевского. Их рассылали по библиотекам, и неугодные книги подлежали уничтожению или передаче в спецхраны. Впоследствии Ярославский стал и «теоретически» обосновывать свои действия. Писал: «Толстой в настоящее время, если брать его отрицательное отношение к государству, если взять его отрицательное отношение к классовой борьбе, его враждебность к науке, является выразителем идей и настроений социальных прослоек, не имеющих никакого будущего, политическое значение которых для сегодняшнего дня ничтожно». «В данный момент церковная музыка, хоть бы и в лучших ее произведениях, имеет актуально-реакционное значение».

Вместо сметаемых, запрещаемых и отрицаемых русских культурных ценностей насаждался разгул «пролеткульта», всевозможных «революционных» авторов. И в утверждении «новой культуры» Яков Михайлович также принял активное участие. Например, обеспечивая за государственный счет издание широкими тиражами книжек своего соседа по кремлевскому коридору и персонального шута Демьяна Бедного.

Безмятежной и радужной становится в это «триумфальное» время и жизнь семейства Свердловых. Вся родня собирается вместе, соединяется дружным кланом. Кроме наркома путей сообщения Бени Свердлова в Москве оказываются и сестры Якова Михайловича, Сарра и Софья Авербах. Софья — с детьми, Леопольдом и Идой. То бишь племянниками председателя ВЦИК. Периодически они сходятся в его просторной кремлевской квартире. То и дело наезжает из Нижнего и отец, имеет возможность насладиться ролью патриарха семейства среди столь высокопоставленных и благополучных чад.

А может, и дело не упускает — мало ли что надо закупить в столице или продать, получить какую-нибудь нужную бумагу, что-то устроить через родню. Самый младший из братьев Якова Михайловича, Лев, к этому времени умер. Но отец привозит его сводного брата, от своей второй жены, Германа. Этот 13-летний парнишка становится частым гостем в Кремле. Новгородцева вспоминает: «Отличительным его свойством был врожденный неистощимый юмор… А какой гомерический хохот стоял, когда Герман читал вслух и по-своему комментировал обычные, всем с детства известные русские сказки! Если во время чтения Германа Яков Михайлович бывал дома, то трудно было определить, кто искреннее и заразительнее хохотал: кто-либо из ребят или Яков Михайлович…»

А мне вот вдруг подумалось — а почему юмористичный Герман Свердлов разбирал и превращал в посмешище русские сказки? Почему не еврейские сказки, истории, предания? Ведь наверное, это закономерно. Нынешние юмористы, оккупировавшие ведущие телеканалы, тоже почему-то считают своим долгом вышучивать национальные черты русских, обычаи русских, слабости русских, бытовые особенности русских. Пользуясь тем, что и сами русские любят о себе пошутить. Сами о себе — ладно. Но почему о «со стороны» мишенью шуток тоже становится «русское»? Формируя штамп, что «русское» — это обязательно нечто смешное, несовершенное, комичное…

В связи с этим хочется задаться и вопросом — а почему Свердлов протежировал именно Демьяну Бедному? Рассматривая не с политической, а с художественной точки зрения. Ведь были же и революционные поэты, но талантливые. Скажем, Маяковский. Относиться к его творчеству можно по-разному, любить или не любить, но отрицать талант невозможно. Да и Есенин в то время был вполне революционным, доходил в стихах даже до богоборчества… Нет, Свердлов ласкает и приближает не таких поэтов, а полную бездарность, рожающую плоские и грубые лубочные «агитки». Приблизил из-за персональной преданности поэта? Бросьте! Яков Михайлович в людях разбирался превосходно. А лакей он и есть лакей.

Или Свердлов совершенно не понимал в творчестве? Тоже нельзя сказать. Он не был ограниченным тупицей. И в гимназии поэтов и писателей проходил, и сам в детстве книгами зачитывался, и в тюрьме почитывал русскую и европейскую классику. Так что должен был отличать талант от явной халтуры… Вот и возникла мысль — а ведь он, пожалуй, ненавидел русскую культуру. Глубоко презирал ее. Потому и возвышал Демьяна Бедного, превращал его в «лицо» новой «культуры». Смешное, глупое «лицо». Похоже, новую русскую «культуру» он видел именно такой — лубочной, топорной, холуйской. Хотел, чтобы она стала такой…

Однако и установившаяся идиллия «триумфального шествия Советской власти» — мирной, вроде бы даже почти безобидной, великодушной после подавления явных врагов, в розовых тонах — Якова Михайловича почему-то не удовлетворяла. И он принимается закручивать гайки. 4 мая он создает собственный карательный орган — Верховный Революционный Трибунал при ВЦИК. Кадры он знал прекрасно. Его компьютерный ум держал на примете массу людей с их особенностями характера. Например, прапорщик Крыленко показал себя никчемным военным. Но он проявил себя и крутым палачом — при расправе с Духониным, еще в нескольких эпизодах. И Свердлов это помнил. Подобрал оставшегося без работы бывшего «красного Главковерха» и пристроил именно туда, «где он будет полезнее всего». Председателем Верховного Ревтрибунала. Так что Крыленко был вовсе не «сталинским палачом», а «свердловским». А главным следователем Ревтрибунала Яков Михайлович определил «своего» чекиста-вциковца Кингисеппа.

Одним из первых процессов стало дело адмирала Щасного. Который не выполнил приказ Троцкого сдать немцам корабли Балтфлота, находившиеся в Гельсингфорсе, а в неимоверно тяжелых условиях совершил почти невероятное — прорвался с эскадрой в Кронштадт. Спас флот для Советской Республики! Но Троцкий отдал его под суд. Сам явился выступить с показаниями. И Крыленко вынес приговор — расстрелять в течение 48 часов. Присутствующие были поражены (Дыбенко, как мы помним, вообще простили за куда более тяжкий грех, а тут — героя расстрелять!), адвокат Жданов заявил протест. Дескать, смертная казнь отменена. А Крыленко отрезал — да, мол, казнь отменена, но мы-то не казним, а расстреливаем. И набросился на адвоката, что не позволит буржуазным крючкотворам отвлекать Трибунал пустыми формальностями. Щасный был расстрелян. Его адвокат арестован…

Все это вызвало большую шумиху в прессе, в оппозиционных партиях, во ВЦИК. Поскольку смертная казнь и впрямь была отменена еще Временным правительством, а Советская власть подтвердила отмену одним из первых своих декретов. Правда, фактически она существовала. Гражданская война велась очень жестоко. На первом этапе пленных вообще не брала ни одна из сторон. Победители-красные устраивали расправы в занятых городах. Безжалостно подавлялись и вспышки восстаний. Но это происходило как бы «неофициально», по «законам военного времени». Убивали своих противников и местные Советы. Но тоже «неофициально», исподтишка. А юридически отмена смертной казни все еще действовала, объявлялась одним из важнейших завоеваний революции.

Вот и посыпались протесты. Свердлов все их отметал. Заявлял: «Я позволю себе напомнить товарищам левым эсерам, что вначале их аргументация сосредоточилась на вопросе формальном, на том, что II съезд Советов отменил смертную казнь, а посему-де вводить смертную казнь никто ни в коем случае без специального постановления съезда не может. Я должен сказать, что нас этот формальный момент, если бы он даже и был, нисколько не связывает». Говорил: «Это не первый случай исполнения смертного приговора. Смертные приговоры мы выносили десятками по всем городам: и в Петрограде, и в Москве, и в провинции. И в вынесении этих приговоров принимали совершенно равное, совершенно одинаковое участие как мы, «кровожадные коммунисты», так и левые эсеры». А вывод следовал: «Я должен указать, что Революционный трибунал первым своим постановлением о смертной казни, по моему глубокому убеждению, показал, что он правильно учитывает данный момент, который мы переживаем в настоящее время».