— Джордж…

— Я сказал днем? Возможно, имел в виду годом раньше.

— Ты не понял, — оправдывалась Шелис, сознавая, что ее оправдание тщетно, — моя жизнь находится под угрозой…

— Что?! — воскликнул Джордж. — Толкуй, толкуй об этом! Весь цирк рухнет, пока я здесь выслушиваю твой плач в жилетку. Я говорил тебе когда-нибудь, что твои чувства меня трогают, Шелис? Должно быть, говорил. Позволь мне исправить эту ошибку, ты, глупая сука. Отдай мне шар.

Она вручила ему шар, не глядя на него. Джордж схватил его, плюнул через плечо и отправился к двери настолько быстро, насколько позволяла его наполеоновская походка. Она бросила ему вслед испепеляющий взгляд.

— Ты заплатишь за это, коротышка, — прошептала она, запирая за ним дверь хижины на замок.

* * *

Спеша в свой трейлер, Джордж напоминал миниатюрного сержанта-инструктора по строевой подготовке в фильме, прокручиваемом с двойной скоростью для создания комического эффекта. Однако улыбка на его физиономии отсутствовала. Он молнией проносился мимо всех встречных. В нем отчаянно боролись два противоположных чувства: злорадное торжество в связи с крушением предприятия Курта и ненависть к тем, кто осмелился вредить шоу. Если бы Джордж делал все, что хотел, то погибли бы все, за исключением его самого… Он был сторонником радикальных решений.

Вернувшись в трейлер, Джордж поставил хрустальный шар на стол и вперил в него свой взор. Курт все еще бродил по комнате смеха, хотя уже разошлись все зеваки. Могучий горб вырос на его спине, а челюсти удлинились сверх нормы, не позволяя ему сомкнуть губы, которые все еще артикулировали:

— О, го-го-го-о…

Перемещая обзор шара в направлении трейлера Курта, Джордж заметил то, что заставило его широко раскрыть глаза от изумления. Этот новый клоун, имя которого начинается на Дж, бежал по тропе вместе с ксендзом Курта. Джордж произвел короткий рык, который мог означать смех. Он достал блокнот счетовода и записал: «Преступники». Первым значился в этой графе клоун Дж. Джордж переместил обзор к шатру акробатов. В нем оставался один Рэндольф, который зачем-то вываливал мешок навоза на мебель. «Какого черта он обгаживает собственные вещи?» — недоумевал Джордж. Затем Рэндольф положил на замшевый диван, изгаженный навозом, красный пластмассовый клоунский нос и убежал. Джордж в недоумении покачал головой и добавил в список имя Рэндольф.

Следующий час Джордж провел в обозрении через шар странных событий, которые, как он справедливо предполагал, выглядели чертовски хорошо организованными. Он часто бормотал под нос «этот подходит» или «ага, попался» и выводил новое имя в блокноте счетовода. Он видел нескольких карликов и цыган, известных ему по именам, которые разрушали одно, поджигали другое, опрокидывали третье, покрывали экскрементами четвертое. Вскоре в список попали десятки имен. Джордж вызвал счетовода, который суетливо поспешил в трейлер.

— Передашь это Курту, — приказал Джордж, вручив ему вырванный из блокнота листок. — Думаю, он все еще находится в комнате смеха. Если нет, отправляйся в его трейлер.

Счетовод кивнул, тряхнув щеками, и ушел. Джордж больше не нуждался в его услугах.

* * *

Курт уже не бродил по комнате смеха. Он стоял в дверях своего трейлера, медленно блуждая взглядом по помещению, примечая малейшую деталь своего разгромленного офиса: рассыпанные зубы, клочки Библии и выдвинутый нижний ящик стола, в котором уже не было ксендза. Обозревая все это, он произносил едва слышно только одно:

— Охх, го-го-го.

Даже пронзительный крик в отдалении, громкий, как взрыв, который издал Гоши, обнаруживший, что стало с его женой, не заставил Курта вздрогнуть.

Кто-то кашлянул позади него. Только теперь Курт вздрогнул, словно вышел из транса, и повернулся вокруг. Если бы тот, кто кашлянул, был знаком с ухмылкой на лице Курта, он бы повернулся и быстро ушел, ибо потрясение, которое получил Курт от разгрома своего трейлера, говорило само за себя. Неожиданно лицо Курта как бы разделилось на две части. Лоб и брови оставались прежними, но нос стал похож на позвонок, выступивший из-под кожи. Губы и щеки истончились. Зубы выдавались, как острые суставы из крапленой слоновой кости. Курт Пайло больше не был похож на человеческое существо — половина его лица превратилась в зубастое орудие, напоминавшее больше перевернутые челюсти акулы, чем скулы человека.

Челюсть опустилась, как разводной мост.

— Гмм? — произнес Курт.

За секунду до того, как счетовод побледнел и напустил в штаны, Курт начисто откусил ему голову. Она глухо ударилась о траву, очки звякнули, но остались целыми. Курт вынул из кармана носовой платок и изящными движениями промокнул щеки. Он произнес невнятным, но добродушным тоном:

— Что я наделал? Насвинячил? Надо держать себя в руках.

Он сунул вниз руку и осторожно поднял листок, который выронил на землю счетовод. Чтобы прочитать записи, ему понадобилось не больше мгновения. Он помнил имена, содержавшиеся в списке, и лица тоже. Преступники.

— Охх, хо-хо-хо, — произнес Курт, покидая трейлер и шагая к клоунскому шатру.

* * *

Цвет лица Гоши менялся с каждой секундой. Он становился синим, желтым, зеленым, черным и ярко-красным, затем снова приобретал обычную болезненную розовость. Гоши неподвижно стоял в дверях своей комнаты, похожий на кусок сала, из которого грубо изваяли человеческую скульптуру и аляповато раскрасили. Перед ним на полу лежал черный горшок с рассыпанной землей. Пушистые желто-зеленые листья образовывали след, ведущий к двери.

Дупи, казалось, почувствовал настроение брата издали. Он прибежал из своей комнаты, причитая:

— Гоши? Г-г-гоши?

Пронзительный вопль Гоши не пощадил уши ни одного человека на игровых площадках. Лопнули электролампы. Когда Дупи разглядывал пустой горшок, из его ушей тонкой струйкой вытекала кровь.

— Боже, Гоши, — повторял он беспрерывно. — Боже, Гоши, нет!

Гоши указывал негнущейся рукой на след из листьев, и его рот беззвучно открывался и закрывался.

— Вижу, Гоши, — говорил брат, — может, нам следует пройти по нему. Может, следует посмотреть, куда он ведет, Гоши, может, мы пойдем? Да, Гоши, да…

* * *

Мугабо переживал в это время приступ параноидальной ярости. Он пытался сдерживаться, но огонь, просившийся наружу, шептал:

«Пусти меня туда! Там сухо, сухо и ломко. Там я буду сверкать, становиться оранжевым и черным. Ты и я, давай сделаем это, пойдем. У тебя свои причины, у меня — свои. Давай жечь, жечь, же-е-е-чь…»

— Нет, — ворчал маг в ответ, — нет, надо… подумать… убедиться… реально убедиться… что это она…

Спор продолжался две ночи, и Мугабо стал сдаваться. Огонь уговаривал громко: «Они все как пучки соломы, давай заставим их трескаться, искрить и гореть…»

— Заткнись! — воскликнул Мугабо, напрягая голос.