– Я весьма сожалею, ваше преподобие, – произносит наконец Вальс с едва сдерживаемой иронией. – У себя дома я принял бы вас гораздо лучше. Как видите, заключенные в доме святой инквизиции далеко не святые, по крайней мере, если судить по их вони…

– Вот как? – переспрашивает иезуит, не найдя, что еще ответить на насмешливое замечание преступника.

Снова воцаряется тишина. Заключенный ходит взад и вперед по камере. Отец Аменгуал не знает, с чего начать проповедь, хотя он весь вчерашний день готовился к ней. Ему ничего не остается, как заглянуть в принесенную с собой папку. У священника сдают нервы, а когда такое с ним случается, память ему начисто отказывает, вот ведь как… Он тщательно развязывает тесемки. В этом полумраке ему трудно прочитать даже то, что написал он сам. Габриел Вальс не сводит с отца Аменгуала пристального взгляда, пока тот, кое-как пристроившись на стуле, переворачивает листочки облизанным пальцем и пытается при этом не уронить чернильницу, которую в конце концов ставит на колени.

– Я выбрал кое-какие цитаты из посланий Святых Отцов, – говорит он Вальсу, – в которых говорится о евреях. Мы вместе растолкуем их. Я пишу книгу «Триумф христианской веры». От тебя одного зависит, обратишься ли ты в истинного христианина или так и умрешь еретиком. Los judíos mataron al Señor, asesinaron a los profetas, se rebelaron contra Dios y le mostraron su odio, ultrajaron su ley, se resistierona la gracia, renegaron de la fe de sus padres. Comparsa del diablo, raza de víboras, delatores, caluminiadores, obcecados, levadura farisaica, sanedrín de los demonios, malditos execrables, enemigos de todo bueno…[136] Ну, что ты об этом думаешь?

– Что, по-вашему, я могу об этом думать, отец Аменгуал? Вы ведь сами сказали, что это слова Святого Григория Никейского? Кто же сможет возразить ему что-либо?

– Ну, теперь послушай Оригена, – произнес иезуит, довольный послушностью Вальса. – Los judíos nunca volverán a su situacion de antaño, pues han cometido el más abominable de los crímenes al matar al Salvador. Por tanto, era necesario que Jerusalén fuera destruida y el pueblo judío dispersado…[137]

Отец Аменгуал умолк. Он ждет, чтобы Вальс сказал что-либо без его на то напоминаний, но Габриел предпочитает говорить как можно меньше и как можно лучше скрывать то отвращение, которое вызывают у него эти тексты: аргументы их авторов он может разбить в два счета. Аменгуал снова настаивает:

– Ну, что ты теперь скажешь?

– Это одна из тех диатриб, что со второго века оправдывают нападки на еврейский народ, называя их наказанием Божьим.

– Хорошо, хорошо… Но ты сам что об этом думаешь?

– Что, по-вашему, я могу об этом думать, отец Аменгуал? Если так говорит Ориген, что мне добавить, несчастному?

«Все идет отлично, – решает отец Аменгуал. – Уверен, что я его убедил. На сегодня с меня хватит человеческих выделений. В следующий раз прихвачу с собой пару веточек мяты…»

Священник обмакнул перо в чернила, записал несколько строк на каком-то чистом листке из папки, подождал, пока чернила высохнут, и собрал письменные принадлежности. Не сообщив Вальсу, что сегодняшняя встреча закончена, он поднялся, подошел к двери, похлопал в ладоши и громко позвал тюремщика. Тот не сразу подошел к камере.

– Я отправился прогуляться по коридору, – сказал тюремщик, оправдываясь. – Думал, вы задержитесь здесь дольше, отец Аменгуал.

Перед тем как выйти, иезуит подавил в себе отвращение к заключенному и подал ему руку. Габриел Вальс взял ее в свою грязную ладонь, наклонился к ней, но не поцеловал, а лишь сделал вид, что целует.

Метод Аменгуала удивил Габриела Вальса. Он даже представить не мог, что священник ограничится чтением текстов, правда, оскорбительных и критических. Вальс предполагал, памятуя визиты отца Феррандо, что отец Аменгуал также прибегнет к унижениям под видом допроса. Внезапно Вальс вспомнил, что этот иезуит был автором книги, посвященной родственнице супруги наместника короля. Раввин расхохотался: кто-то рассказывал ему, что Аменгуал писал, будто благочестивой деве явился распятый Христос в то время, когда она сама еще пребывала в утробе своей матери. «Да, если меня должен вывести из тьмы к свету этот священник, то я могу не волноваться», – решил про себя Вальс. В это самое мгновение он снова услышал, как повернулся ключ в двери, и подошел поближе ко входу в камеру.

– У меня для вас хорошая новость, – сказал ему алькальд, с которым Вальс уже давно не виделся. – Я знаю из достоверного источника: наместник короля и председатель Большого совета Майорки направили королю записку, в которой жалуются на аресты ваших людей и конфискацию имущества, что в целом может привести к разорению острова.

– А также к их собственному разорению, – добавил Вальс. – Но я очень рад этой новости и найду способ отблагодарить вас за услугу.

V

Жалобы наместника короля и председателя Большого совета Майорки, которые так обнадежили Габриела Вальса в тот апрельский день 1688 года, возымели действие, скорее, противоположное ожидаемому: в результате курия еще сильнее ополчилась против гражданских властей, а члены святой инквизиции пришли в сильное негодование, признав сии жалобы совершенно недопустимыми. Судебный следователь демонстративно перестал здороваться с Себастья Палоу – впервые это произошло после мессы в третье воскресенье апреля. За несколько дней до того они вступили в перебранку по поводу конфискации имущества арестованных. Однако фискал даже с большим рвением, чем каноник Льябрес, настаивал на скорейшем завершении процессов, подчеркивая таким образом, что не остановится ни перед чем и не побоится никаких указов короля. Разумеется, дабы придать себе побольше веса в глазах всех и выставить всем напоказ свою решимость, инквизитор не только последовал советам фискала, но продолжал хватать всякого обитателя Сежеля, который вызывал у него хоть малейшее подозрение, и конфисковывать дома.

Желая продемонстрировать, что инквизиция ни в грош не ставит ни Большой совет Майорки, ни самого наместника короля, Родригес Фермозино, заручившийся поддержкой епископа, пригрозил дворянам. Он заверил, что ему безразлично, какой породы дерево, которое он должен выкорчевать, ибо он ни за что не допустит – хоть посули ему все короны мира, – чтобы созрел и налился плод, кажущийся ему плохим. Он найдет способ сбить его с ветви и оставит гнить до тех пор, пока его не пожрут черви. Послание инквизитора растолковать было несложно. Желая быть особенно убедительным и грозным, Родригес Фермозино любил прибегать к притчам. Ему казалось, что такие параллели позволяют ему выразить свои мысли с наибольшей ясностью. Не зря ведь он родился в Галисии и обучался при римской курии.