— Ласточка моя, поверь…

— Ты за все в ответе, понятно?

— Как пожелаешь, я же не…

— Ты нарочно его сюда притащил, да?! Никак не можешь простить Кинару, вот и решил отыграться?

— Ласточка моя…

— Я не могла тогда остаться, и ты это прекрасно знал! Я рисковала больше!

Играл он хорошо. Втягивал голову в плечи, щурился, виновато отводил взгляд, в общем, делал все то, что должен был делать проштрафившийся коммивояжер перед лицом грозного начальника. Я бы, наверное, поверил. Остроносая верила уж точно, а потому хоть и ярилась, но одновременно немножечко стыдилась своего гнева.

— Ласточка моя…

— Он не сказал мне ни слова! Ни единого! А с этим… — крючковатый палец ткнулся в мою сторону, — с ним он болтал, как со старым приятелем! Ты хоть понимаешь, что это значит?

— Я понимаю другое: стыковка все еще держится.

— И какое…

— Они не торопятся улетать, ласточка моя.

Видимо, в этой фразе был некий потаенный смысл, потому что Света ослабила натиск и позволила Васе выбраться из своих «объятий».

— Ты думаешь…

— Я думаю только за себя. А на других предпочитаю смотреть. И ждать.

Она почти успокоилась: даже перья пелерины легли ровнее. Но поскольку, в отличие от лохматого, волновалась так, как это делает подавляющее большинство нормальных людей, нашарила-таки взглядом коробку из-под чая. Девственно пустую.

— Это… — Пальцы сжались на лакированном дереве, и что-то хрустнуло. — Здесь же было…

— Сколько бы ни было, едва хватило на ваше ведро.

Ее глаза перестали выражать вообще что-либо, став непроглядно-черными.

— Весь запас… — Хрустнуло еще раз, и коробочка разлетелась на куски, а остороносая шагнула ко мне. — Весь драгоценный…

У Светы был такой вид, будто она сейчас и меня раздерет в клочья, но это не особо пугало, да и вообще не занимало мои мысли, потому что где-то на периферии зрения маячил Вася со своими непредсказуемыми реакциями. И следующий ход должен был сделать не я, не остроносая, а…

— Ласточка моя, стучат.

Света дернула головой, резко, как галка.

— Кто?

— К нам снова гости, если не ошибаюсь. И долг хозяина, а в твоем случае — хозяйки…

Она нахохлилась, что-то буркнула в пушистый ворот своей пелерины и направилась к шлюзу.

На этот раз не было никакой бесконечно прибывающей бабушки удава: все ограничилось единственной фигурой в белом балахоне, замершей посреди приемной площадки.

Из густых складок вынырнули ладони, на которых покоился небольшой ларец. Остроносая протянула руки, принимая ношу бережнее, чем, наверное, собственного ребенка, растерянно кивнула в ответ на глубокий поклон, отвешенный истуканом, и слегка отошла от ступора, только когда шлюз снова закрылся и раздалось гудение, видимо, сопровождающее работу стыковочных механизмов.

— Ну что там? — заглянул через ее плечо Вася.

Всего лишь пластинка, тонкая, полупрозрачная, с небольшим скоплением неразборчивых значков в правом верхнем углу. Но судя по тому, как Света держала ее двумя пальцами, едва дыша, стоила эта безделушка всех сокровищ мира. Ну, по крайней мере, личного мира остроносой.

— Это…

— Верительная грамота, будь я проклят! Поздравляю, ласточка моя! Отныне ты — официальный поставщик двора!

— Д-да…

— О, тут еще что-то есть. Слушай, а эта штука куда как круче любой грамоты! Неужели он сам писал?

Крохотный листочек размером с визитку оказался в руках у Васи быстрее, чем остроносая спохватилась, а потому содержание рукописного текста стало достоянием общественности:

— Той, которая и в самом деле способна добывать удивительные вещи.

Когда твои личные заслуги не только не ценят, но и попросту не замечают, это обидно. Но когда вся слава достается тому, кто вообще не должен был принимать участие в событиях, становится обидно вдвойне и хочется вернуть себе хоть немного утраченного достоинства. Особенно если имеется формальный, но вполне подходящий повод.

Кристаллики ударились о донышко кружки, и вверх брызнула уже настоящая вода. Безвкусная, стерильная, зато мокрая, что хоть немного уравновешивало мертвенную сухость галет.

«На хлебе и воде, до самого финиша!» — вынесла приговор Света, кое-как оправившись от двойного шока. В чем-то ее даже можно было понять: судя по кривой улыбке Васи, горсть сушеной травы, которой я так щедро распорядился, ценилась наравне с местным эквивалентом золота, а значит, на заварку было потрачено целое состояние. То, что взамен остроносая получила возможность существенно улучшить свое финансовое положение, приговор не смягчило, и теперь наша трехразовая трапеза состояла из…

— Интересно, они когда-нибудь были свежими? — спросил лохматый, вгрызаясь в серый бугристый обломок, выуженный из мятой пачки.

Я не хотел рисковать зубами, потому залил сухарики водой. Получившееся месиво выглядело неаппетитно, на вкус напоминало клейстер, но все же это было лучше чем ничего, учитывая постоянно урчащий желудок.

— Как ты это ешь?

— Я не ем. Я пью.

Вася заглянул мне в кружку, скривился и снова захрумкал галетой.

Участь деликатесов, так и не попробованных князьком, была печальна: Света демонстративно выбросила их в мусор. По штучке. Прямо у нас на глазах.

— А все-таки, что ты там начудил с чаем?

— Заварил просто. Я ведь уже говорил.

— Так-таки и просто?

Ну не повторять же ему ту лабуду, что была скормлена золоченому идолу? Если я все правильно понимаю, не тот Вася человек, чтобы поверить в нечто нематериальное.

— Сделал все, как делал бы для себя.

— Врешь.

— Это еще почему?

— Потому что ты сам себе — до фени. Будешь спорить?

А надо? Есть вообще хоть какой-то смысл объяснять ту путаную конструкцию, которую мне внушали с детства и, что самое грустное, успешно внушили?

Человек — животное общественное. И осознать себя он может только через отражение во внешней среде. Пока не натворил что-то, кругами расходящееся отсюда и в вечность, а потом вернувшееся и шлепнувшее прямо по морде, — нет тебя. И не будет.

Ты — то, что ты делаешь. Тебя принимают по поступкам, а не по намерениям, а значит, ты все и всегда делаешь в первую очередь для себя. Так, чтобы тебе было хорошо и сразу, и потом, когда увидишь свое отражение в чужих глазах.

Наверное, поэтому я и злюсь.

Потому что не могу понять, каким меня видят.

— Чего замолк?

Вот если его спросить напрямую, ответит? Было бы здорово. Но скорее — отшутится или снова напомнит мне об особенностях моего организма.