«В какой торговой сети продаются наборы инструментов Craftsman?»[211]

«Подпись какого бейсболиста украшала биту, которой Венди Торренс била мужа в фильме „Сияние“?»[212]

«В какой телевизионной игре был раунд под названием „Золотое попурри“?»[213]

«Реклама каких конфет предлагает „попробовать радугу на вкус“?»[214]

Трижды повторяемые вопросы и постоянный рефрен «Звонки сделаны. Звонки больше не принимаются!» своим привычным знакомым размеренным ритмом напоминают католическую литанию, и я под нее релаксирую. Перед началом 51-го часа у Network комфортное преимущество, и все говорит о том, что сегодня они завоюют свой 17-й титул. Скоро наступит понедельник, и Стивенс-Пойнт фактически вымрет. Тысячи горожан впадут в спячку и проведут целый год в безвременье и в ожидании следующего пика. Но сейчас конкурс в разгаре. Восемь вопросов в час, потом еще, еще и еще выплевывают радиоприемники в собравшихся перед ними слушателей этой ночью.

На последних съемках Jeopardy! перед летними каникулами на парковке студии я обнаруживаю знакомое лицо. Ник Мейер, вечный студент-математик из Беркли. В дни моей игровой юности он был завсегдатаем Кубков по викторинам восточного побережья. Для телевизионного выступления вечный диковатый помпон из собственных волос, венчавший его прическу, был аккуратно срезан, и я с трудом узнал его. Скорее всего, знакомство в прошлом не позволит нам встретиться в эфире шоу. Организаторы не допустят. Так что Ник отправится к Мэтту Брюсу в одинокий лимб[215]мира Jeopardy!

Во время дневного перерыва на ланч в тоскливом кафетерии студии Sony я рассказываю Нику о том, насколько сюрреалистичной стала моя жизнь в последнее время из-за необходимости держать все в тайне и вести двойную игру.

«Это отличная история, — говорит он, — не забудь пересказать ее потом в эфире Леттерману».

«Леттерману? Ты прикалываешься надо мной? Еще ни один американец не стал знаменитым лишь благодаря победе в телевикторине. Во всяком случае, с того времени, когда две жвачки можно было купить на один пенни».

Ник смотрит на меня со странной кривоватой улыбочкой, как будто он знает что-то, чего не знаю я. «Поживем — увидим», — коротко бросает он в ответ.

Наконец через месяц в эфир выходит первая программа с моим участием. По этому поводу на работе организована большая вечеринка. Мои друзья и члены семьи уже раскачиваются на стульях в ожидании момента, когда огласят мой ответ про Мэрион Джонс. Незадолго до этого я испытываю на собственной шкуре дрожь от того, что вижу на большом экране свое идиотское лицо и слышу визгливый голос. Моей телевизионной карьере всего 12 минут, а экранный Кен Дженнингс уже вызывает у меня отвращение.

И все же я испытываю облегчение, от того, что могу наконец открыто рассказывать всем о своем опыте участия хотя бы в одной из 48 отснятых игр, которую показали. По прошествии нескольких недель начинаются телефонные звонки. Сначала от местных газет и телеканалов, затем из общенациональных журналов и телешоу. Но Jeopardy! не хочет большой публичности раньше времени, поэтому продюсеры пока запрещают мне общаться со СМИ, и я никак не могу удовлетворить любопытство отчаянных гостевых редакторов Джимми Киммела[216], вне зависимости от того, сколько раз на дню они мне названивают.

Как мы и договаривались год назад на заправке, я оплачиваю Эрлу его расходы на поездку вместе со мной на отбор в Jeopardy! «Ты знаешь, — игриво замечает он, — я рассказал нескольким коллегам по работе, что мы с тобой вместе ездили отбираться, и все в один голос говорят, что ты должен поделиться со мной выигрышем».

Мы оба весело смеемся, однако, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. На мой взгляд, на отборе Эрл выступил лучше меня. Это он должен был получить заветный звонок и снискать славу в мире телевизионных игр, а не я. Как Пит Бест[217]в истории с Beatles, как Бадди Эбсен, вынужденный отказаться от роли Железного Дровосека в «Волшебнике страны Оз» из-за аллергии на яркий грим персонажа, как Майкл Коллинз, который грыз ногти на лунной орбите, в то время как его коллеги Нил и Базз прогуливались по луне, Эрл должен ощущать, что был невероятно близок к глянцевой истории успеха. Но упустил свой шанс.

На следующий месяц, к моему изумлению, мои победы в Jeopardy! стали притчей во языцех по всей стране. Сарафанное радио работало с неимоверной скоростью. Внезапно в любом офисе, блоге и просто случайной компании люди, помимо прочего, стали обсуждать вчерашнюю Jeopardy!. В последний раз я такое видел в шестом классе. Еще месяц назад те же люди могли отреагировать: «Jeopardy!? Она все еще идет по телевизору?» Но теперь рейтинги шоу подскочили до 25 %. Дилан, который и так был фанатом программы, теперь относится ко мне с почти религиозным почитанием, так что начал называть меня Кен Дженнингс вместо папа.

Когда выигрыш в середине июля преодолел отметку в $1 млн, Jeopardy! перестала кокетливо играть в молчанку с прессой и дала добро на мое с ней общение. Началась настоящая пиар-оргия. Я принял участие во всех утренних шоу, о которых когда-либо слышал, и даже в тех, о которых до того ничего не знал. Не говоря о том, что мое имя было упомянуто на главной странице в газете USA Today и в эссе на последней странице журнала Time. По оценке язвительных New York Times, я — «самый неприятный тип за всю историю телевикторин». (Неужели хуже, чем Чарльз Нельсон Рейли[218], молча спрашиваю я себя, рыдая ночью лицом в подушку.) Предсказание Ника Мейера вскоре сбывается. В течение десяти дней я становлюсь гостем вечерних шоу Лено и Леттермана.