Субудай, видимо, был доволен, получив важные для него сведения. Он посмеивался, хлопая себя по колену, и приказал подать кумыс. Он подробно расспрашивал Плоскиню о дорогах, о бродах через реки, о войске урусов; о том, какие у них кони, как вооружены ратники, хорошо ли дерутся?

– Бьют они здорово, особливо секирами, да и простыми топорами.

– Сколько у этих урусов войска?

– Если все ближние князья приведут к Хортице свои дружины: киевские, черниговские, смоленские, галицкие, волынские и прочие помельче, то в степь двинутся пешцев, стрелков и всадников тысяч пятьдесят.

– Значит, у них пять туменов? – сказал Субудай и положил пять золотых монет около того «загиба» в Хортице на Днепре, где начинался поход в степь. – А сколько всадников выставят кипчаки?

– Пожалуй, тоже наберется тысяч пятьдесят.[146]На этой стороне Днепра уже скопилась несметная туча кипчаков.

Субудай положил еще пять золотых.

– Итак, против нас будет всего десять туменов, урусов и кипчаков? – заметил Субудай и посмотрел на непроницаемого, молчаливого Джебэ. – Помнишь, Джебэ-нойон, с каким войском от Черного Иртыша мы пошли на Хорезм… Покажем теперь, хорошие ли мы ученики Потрясателя вселенной Чингисхана!

Плоскиня, стоя на четвереньках, посматривал то на золотые монеты, то на задумавшихся монгольских ханов. Хитрые, злые искры мелькнули в глазах Плоскини, когда он вкрадчиво спросил:

– А что же ты, светлейший татарский воевода, не положил еще несколько золотых на то место, где стоит твоя татарская сила? Похвастайся, сколько у тебя войска!

Субудай сжал скрюченные пальцы в кулак и ткнул в лицо Плоскини:

– Вот сколько нашего татарского войска! А вот что я сделаю с урусами и кипчаками!.. – Субудай злобно сгреб десять положенных им золотых монет и бросил их в торбу с бобами. – Всех их засуну в мою торбу и сожру, как творог.

Плоскиня попятился.

– Ты мне дай что-нибудь от твоей ханской милости за усердие!

– Угга! Я денег никому не даю, а мне их все приносят, и я все отсылаю моему повелителю, Чингисхану непобедимому… Впрочем, ты можешь заработать награду. Есть у тебя сыновья?

– Слава Богу, четыре имеются.

– Где они? Далеко?

– Сидят на бродах по Дону.

– Я пошлю за ними сотню всадников, они мигом их доставят сюда. Ты им прикажешь пробраться соглядатаями на сторону урусов и там высмотреть, где урусские полки и сколько их. Пусть они узнают, что думают урусские воеводы, затем скорее возвращаются назад, чтобы мне все точно рассказать. Тогда я отпущу и тебя и твоих сыновей на волю и дам в награду косяк лошадей и каждому по горсти золота. Ну, что медлишь? Что переминаешься?

Плоскиня стоял твердо, расставив длинные ноги, тяжело вздохнул и сказал:

– Руби мне голову, преславный хан, а моих сыновей не тронь!

Субудай засипел и ударил кулаком по ковру.

– Ты так со мной говоришь? Эй, нукеры! Отведите-ка моего почетного гостя в юрту с барсами и поставьте тройную стражу. А Саклаб пусть угощает его вволю, как хана…

– А ноги ему спутать? – спросил нукер. – Такой волк сбежит!

– Да не забудь почтить его крепкой железной цепью!..

Вы ведь своими крамолами начали наводить поганых на землю Русскую, из-за распри ведь стало насилие от земли половецкой… Загородите полю ворота своими стрелами острыми за землю Русскую, за раны Игоревы буйного Святославича!

«Слово о полку Игореве»

У левого степного берега Днепра, против Киева, паром был с утра захвачен половцами, наехавшими внезапно. Они влезли на паром, угрожали перевозчикам, не давая им убежать. От множества людей паром наклонился, зачерпнув воды. На пегом, как барс, коне подъехал старый грузный половецкий хан. Его провожала сотня джигитов. Один из них гарцевал впереди и держал на длинном шесте ханский бунчук с конскими хвостами и медными побрякушками. Другой бил в бубен. Двое пронзительно дудели на дудках. Один джигит на диком, храпевшим коне хлопал плетью, стараясь проложить хану дорогу к перевозу.

В стороне, перед теснившимися слушателями, тощий запыленный странник с котомкой за спиной рассказывал, что все половцы сейчас бегут с Дикого поля,[147]за ними гонится незнакомое, страшного вида племя «татары», – «лица их безбородые, носы тупые, и у каждого взлохмаченная коса, как у ведьмы. От одного вида безбожных татар люди падают замертво…».

– Что это за люди? Расскажи нам, странник Божий, – видно, ты человек сведущий и книжный.

Странник, опершись на длинную палку, стал говорить:

– Прииде с востока в бесчисленном множестве некий ядовитый народ, в нашей стране неслыханный, глаголемый «татаре», и с ним еще семь языков. Якоже половцы доселе окрестных народов пленяху и губяху, ныне же их погибель наста. Татаре не токмо половцев победиша и загнаша, но даже до основания искорениша, а на их землю сами седоша…

– Откуда свалилось это племя?

– О сем глаголют сказания в святых книгах, о них же епископ Мефодий Патарийский свидетельствует, яко греческий царь Александр Македонский в древние времена загна поганый народ Гоги и Магоги[148]в конец земли, в пустыню Етриевську, между востоком и севером. Задвинул он их горами и приказал сидеть там до скончания срока. И тако бо епископ Мефодий рече, яко к скончанию времени горы снова раздвинутся, и тогда выйдут оттуда Гоги и Магоги и попленят всю землю от востока до Евфрата и от Тигра до Поньтского моря – всю землю, кроме Эфиопья…

– Всю землю! – воскликнули в толпе слушателей. – Стало быть, и нашу землю?..

Странник продолжал:

– А разве не видите, что кругом делается? Это знаменья последнего времени! Явилась страшная звезда, лучи к востоку довольно простирающе, иже знаменова новую пагубу христианом и нашествие новых враг… То вышли из-за гор и на нас идут поганые Гоги и Магоги! Ныне пришло реченное скончание времени. Конец миру близко!..

Послышались вздохи и причитания. Странник снял войлочную шапку, и слушатели в нее опускали баранки и мелкие черные монетки.

С правого берега на больших просмоленных ладьях приплыли дружинники великого князя киевского. Они разогнали толпу, расчистили место для перевоза и помогли старому половецкому хану взойти на паром. В шелковом малиновом чекмене, подбитом соболем, в белом остроконечном колпаке, опушенном красной лисой, и в червленых сапогах, расшитых жемчужными нитями, хан важно стоял, держась за перила одной рукой в кожаной «перстатной» рукавице. Другой рукой он сжимал рукоять кривой сабли, сверкавшей алмазами.