– Грек ума решился! Все перепутал! Кому он о слезах и покаянии говорит? Ведь князьям говорит, а не челяди и смерди! Скорее начинайте какой-нибудь псалом или тропарь – каждому дам по барану!

Митрополит что-то продолжал лепетать, а все четыре дьякона разом начали петь тропарь, за ними подхватили все протопопы и мальчики и низкими и тонкими голосами. Княжеские тиуны окружили удивленного митрополита и помогли ему войти в княжескую гридницу.

На верхнюю ступеньку лестницы поднялся молодой князь ростовский Василько.

– Я прискакал из дальнего севера, от Ростова великого. Для ради русской земли и для ради христиан говорю я вам вот что. Прибыли к нам спешно гонцы от князя киевского, Мстислава Романовича, торопя ополчить полки и спешить на защиту русской земли. Привел я свою малую дружину, а самый сильный из нас, князь суздальский Юрий Всеволодович, все еще гадает: придут ли татары к нему в Суздаль или обойдут стороной? И здесь я слышу такие же речи: «Каждый промышляй о своей голове!» А святой митрополит говорит слова, пристойные не воину, а древнему старцу перед кончиной, – о покаянии и о слезах… Тихой кротостью не остановим врага, не удержим земли русской…

– Верно, верно сказал Василько! – закричали в толпе.

– Народ неведомый и злой идет быстро изъездом… Надо с честью встретить незваных гостей. Надо отбиться от них и притомить навсегда. Татары не крылаты, не перелетят через Днепр, а если и перелетят, то ведь сядут, и мы тогда увидим, что Бог даст…

– Примем их на мечи и секиры!

– Пусть же наши стольные князья, – продолжал Василько, – пройдут в гридницу князя Мстислава Романовича и, по древнему обычаю, сядут тесным кругом на одном ковре и решат: встретить ли поганых недругов слезами и покаянием или испытанными дедовскими секирами и отточенными мечами?

– Верно сказал князь Василько.

– Пусть так и будет! – закричали со всех сторон.

– А кто будет набольший? Кто поведет полки? Я под рукой Мстислава Романовича не пойду! – кричали с одной стороны.

С другой подхватывали:

– Пусть поведет рать Мстислав Мстиславич Галицкий. Недаром его прозвали «Удатный», он удачу принесет!..

Двадцать три князя прошли в гридницу киевского князя, чтобы решить, что делать. Думали долго, а договориться не могли. Мстислав Удатный доказывал, что надо напасть на татарский лагерь у Лукоморья. «Захватив товарища, обогатив всех, тогда не только князь, но и простой ратник получит добычу немалую».

Эта мысль о походе до Лукоморья многим нравилась, но князья никак не могли избрать одного воеводу для всех полков.

Тем временем из степи прибежал один из бродников. Он донес, что незнакомые татары густо движутся к Днепру. Это ускорило решение идти против татар, плавясь через Днепр у острова Хортицы.

Князья сошлись на одном: каждый князь идет сам по себе своей ратью, никто другому пусть пути не перебивает. Кто удачливый придет первый к Лукоморью и захватит татарский лагерь, тот по-честному должен поделиться с другими князьями.

Все поцеловали крест: не преступать клятвы, и если кто из князей поднимет брань против другого князя, то быть всем заодно на зачинщика. Потом поцеловались между собой, – тут Мстислав Киевский и Мстислав Удатный подставили друг другу затылки.

Когда князья встали с ковра, князь Василько был черным от думы и заботы. Хмурый, он вышел на крыльцо. Его поджидал старый певец Гремислав.

– Добром мы не кончим, – сказал Василько. – Не так надо воевать. Не богатства татарского надо искать, а так разметать врагов, чтобы больше не пошевелились. А идти вразброд, когда каждый воротит лицо от другого, – это своей волей накликать на себя беду.

Наступил теплый вечер. Над княжьими палатами сияли светлые звезды. Во дворе стояли длинные дубовые столы, приготовленные для обеда. Когда все гости расселись на дубовых скамьях и затихли, пробуя княжеские пироги и жареных лебедей, а отроки с пылающими факелами стали вокруг столов, все ясно увидели в красном дрожащем огне старого певца Гремислава, сидевшего на верхней ступеньке княжеского крыльца. Нежно зазвенели переборами звонкие гусли, а старый певец, подняв к небу красные впадины глаз, запел слегка надтреснутым голосом любимую бывальщину.

Гремислав пел о смелом походе Игоря Святославича на половцев, о ссорах и раздорах князей, о гибели из-за этого без пользы храбрых русских воинов, о том, как эти ссоры «отворяли врагам ворота на русскую землю»…

Многие слушавшие склонили головы на руки и задумались: не такой ли бедой грозит и сейчас несогласие и взаимная ненависть князей и не погубят ли эти распри и вражда великое русское дело – защиту родной земли?..

Субудай призвал десять своих тысячников. Джебэ пришел также с десятью. Сидели все в юрте кругом, и старые, и молодые. Слушали, что говорил Джебэ. А Джебэ смотрел поверх голов и точно что-то видел вдали.

– Киев богатый город… – говорил Джебэ. – Дома для молитвы имеют крыши высокие, круглые, и покрыты они червонным золотом. Мы обдерем эти золотые крыши и возле шатра Чингисхана поставим коня, отлитого из чистого золота, такого же большого, как его белый конь Сэтэр.

– Поднесем Чингисхану золотого коня! – воскликнули монголы.

– У урусов много ханов; называются они по-ихнему «коназь». И все эти ханы – «конази» – между собой грызутся, как собаки из разных кочевий. Поэтому разгромить их будет нетрудно. Никто не собрал этих «коназей» в один колчан, и нет у них своего Чингисхана.

– Такого другого вождя, как наш Чингисхан, нигде во всем мире не найдешь!

– Я говорю вам: мы должны налететь на русскую землю быстро, поджечь ее со всех концов и захватить Киев, пока… – И Джебэ остановился.

– Пока что? – спросили тысячники.

– Пока не пришел еще ответ на донесение наше единственному и величайшему.

– Чингисхан прикажет ждать его прихода! Чингисхан захочет сам войти в Киев! – говорили монголы. – Мы уже брали такие большие города, как Бухара, Самарканд, Гургандж, и нам взять Киев нетрудно. Мы должны поскорее взять Киев.

Все косились на Субудая и ждали, что скажет этот хитрый и осторожный «барс с отгрызенной лапой». Он сидел, изогнувшись вбок, и поочередно колючим глазом всматривался в каждого.

– Не так-то легко будет разбить урусов, как думает Джебэ-нойон, – сказал тысячник Гемябек. – Урусов и кипчаков много – сто тысяч, а нас мало – двадцать тысяч, да еще один тумен всяких бродяг; они разлетятся, как стая воробьев, если мы начнем отступать. Опасно нам войти в русские земли, где много, очень много сильного войска. Нам нельзя идти на Киев… Отсюда нам нужно идти обратно, под могучую руку Чингисхана…

– А не вспомнишь ли ты, храбрый багатур Гемябек, – сказал Джебэ, – что цзиньцев[157]было еще больше, чем урусов, когда мы вместе с тобой и другими багатурами ворвались в их распахнутые равнины за большой китайской стеной?