Мэдлин улыбнулась. Вряд ли кто-то из этих людей когда-нибудь узнает о том, что она занималась любовью на сеновале со сбежавшим преступником и как она снова стала самой собой, полюбив Колина Эверси. Мэдлин перестала рассматривать людскую толпу и перевела взгляд на море, катившее волны к огромному носу корабля. Но оно напомнило Мэдлин глаза цвета грозового неба, поэтому она опять подняла голову к парусам, раздувавшимся на фоне чистого голубого неба.

Ей стало намного легче, когда Суссекс, Колин, его глаза и его «я люблю тебя» остались позади. Она рыдала одна в том экипаже так, как будто ей удалось спасти свою жизнь, как будто ее рыдания могли заглушить звук его голоса, стереть из памяти выражение его лица, когда она уезжала. Целую неделю она провела в беспрестанных решительных попытках выручить деньги, которые ей надо было заплатить за ферму в Виргинии. Она заложила одежду и другие вещи, навестила Крокера, который фактически подарил ей десять фунтов. В конце концов, она смогла сделать окончательный платеж за ферму, но денег на корабль в Америку у нее не было.

Мэдлин решилась на смелый поступок. Она зашла к Фанчетте Редмонд, которая была очень удивлена, увидев ее, и попросила ее заплатить за дорогу в Америку. Это был не совсем шантаж, но миссис Редмонд, возможно, больше, чем кто-либо другой, ценила власть секретов. И поскольку Айзая, конечно, вернул ей деньги на содержание, Фанчетта Редмонд сочла разумным заплатить тому, кто владеет деликатной, информацией о ней, чтобы этот человек уплыл в Америку.

Внезапно Мэдлин почувствовала, как что-то теплое и влажное ткнулось ей в руку. Она опустила голову и увидела Снапа. Он нежно жевал ее руку, балансируя на трех ногах.

Мэдлин улыбнулась и погладила собаку по большой гладкой голове, потом увидела Хораса Пила, который поклонился ей, и счастливая улыбка озарила его лицо.

– Да ведь это миссис Гринуэй!

– Добрый день, Хорас, я очень рада тебя видеть. Вышел погулять?

– Прекрасное утро, мы со Снапом решили пройтись. Вы уплываете в Америку, миссис Гринуэй?

Рука Мэдлин замерла на голове Снапа.

Вдруг словно какая-то тяжесть свалилась с ее души, и на нее снизошло озарение. Пристань и Хорас Пил поплыли перед глазами, потому что из них хлынули слезы. Но она продолжала улыбаться, что, судя по выражению лица Хораса, сбило его с толку.

Это все… Снап виноват. Она испугалась, когда они впервые встретились в Маттон-Коттедже. И точно так же она встретила любовь и сбежала, потому что испугалась. Но бояться было нечего, и она не смогла сбежать.

Потому что она победила, и Колин теперь повсюду с ней.

Застарелый страх погнал ее из Суссекса, но больше ему нет места в ее жизни. Любовь изгнала его, и Мэдлин оставалось только надеяться, что еще не слишком поздно.

– Нет, Хорас. Я отправляюсь в Суссекс.

Он не спал, хоть и находился дома уже пять дней, сон был прерывистым, поэтому услышал, как ударился в его окно первый камешек. Один тихий щелчок.

Его теперь все настораживало. Колин лежал и думал: неужели такую настороженность он приобрел, пока был в бегах? Сейчас ему показалось, что это могло разбиться о стекло какое-то крупное насекомое. Но когда щелчки стали повторяться через одинаковые интервалы времени, Колин понял, что это не насекомые и даже не дождь.

Сердце подпрыгнуло к горлу.

Он боялся впускать в свое сердце надежду и слишком нервничал, чтобы взывать к молитвам. Поэтому Колин соскользнул с кровати, немного раздвинул занавески и посмотрел вниз.

Там стояла Мэдлин и смотрела на его окно. Нет, то, что он увидел внизу, было всего лишь неясным пятном в темноте рядом с деревом. Но Колин столько раз видел ее в темных закрытых пространствах, что узнал бы ее силуэт повсюду.

Колин поднял раму, вернулся к кровати и сел. Он говорил ей об этом дереве и решил, что заставит ее немного поработать.

Не прошло и минуты, как он услышал, что она взбирается по стволу дерева: зашелестела листва, закачались тонкие ветки. Затем она появилась перед открытым окном и, несмотря на свои юбки, грациозно и решительно села на подоконник.

– Ты был не прав, – послышался ее голос.

– Я? – Сердце Колина колотилось в грудной клетке в бешеном темпе. Он едва мог говорить. – В чем?

Мэдлин сидела на подоконнике, обхватив руками колени. Словно решала, заходить или нет.

– Я не самый смелый человек.

– Конечно, это неправда.

Мэдлин хмыкнула, затем посмотрела вниз, прикидывая высоту подоконника над полом. Решив, что ничего опасного нет, она спустила ноги, спрыгнула и, подойдя к кровати села в ногах.

Он ждал, когда она заговорит. Мэдлин вновь обхватила колени руками и смотрела скорее на противоположную спинку кровати, чем на него. Она была в темном платье.

– Ты не женился на Луизе? – спросила она тихо. Она скорее утверждала, чем спрашивала, потому что сидела на его кровати, в доме Эверси, и Луизы здесь не было.

– Нет. Я собираюсь жениться на тебе.

– Ну хорошо. – Мэдлин помолчала.

– Не бойся, Мэдлин, – засмеялся Колин.

Мэдлин вздернула подбородок:

– Я не…

– Боишься-боишься. И я тоже, но этого следовало ожидать, потому что я – ужасный трусишка.

Он сказал это, потому что знал, что она станет самоотверженно защищать его.

– Ты, возможно, самый смелый, самый безупречный человек здесь, Колин Эверси.

Колин рассмеялся, и Мэдлин испуганно зашикала на него.

– Безупречный для тебя, может быть. Поцелуй меня, Мэд.

Мэдлин выполнила просьбу, немного неловко наклонившись вперед и прижавшись губами к его губам. От ночного воздуха губы ее были холодными, но он достаточно быстро согрел их.

Колин вздохнул, прижался щекой к ее щеке, чтобы его тепло согревало ее. Он вдыхал ее запах. Мэдлин.

– Что с Луизой? – прошептала Мэдлин рядом с его щекой, теснее прижимаясь к нему.

– Тебе это интересно?

Мэдлин подалась назад и пожала плечами, глядя куда-то через его плечо.

– Луиза была рада видеть меня живым. Она вышла замуж за Маркуса, и я уверен, что они будут счастливы. А для меня огромное счастье заключается в том, что остаток жизни я проведу с тобой.

Повисла тишина.

– Ты любишь ее?

– Да.

Мэдлин попыталась отодвинуться от него, но Колин обнял ее, не выпуская из объятий.

– Я люблю ее как… воспоминания о юности. Или как люблю своих сестер, Женевьеву и Оливию. Я не хотел говорить, что я не люблю ее, потому что это была бы неправда, а я не хочу тебе лгать. Но разве ты не понимаешь? Ты – в моем сердце. Ты – моя любовь. Я люблю тебя. Я не могу жить без тебя. Я… ради Бога, не заставляй меня говорить все это. Я чувствую себя романтическим идиотом. Теперь ты понимаешь? Скажи, что понимаешь.