В самом начале зимы 1820 года Сабрина Фэрли, дочь викария из городка Тинбюри в графстве Дербишир, внезапно осознала, что влюблена в распутника. Это открытие не на шутку ее озадачило, потому что влюбилась она не в какого-нибудь обычного мужчину, которого можно было бы так назвать, — а в Распутника с заглавной буквы. Именно так — «Распутник» — подписывал свои стихи граф Роуден.

Дамы всех возрастов были без ума от скандальной поэзии графа; она настолько волновала их, что они были готовы, забыв о своем положении в обществе, бежать за ним хоть на край света. А он, конечно же, благодаря своему литературному псевдониму был известен во всей Англии, даже в самых отдаленных ее уголках. Что же касается репутации графа, то ее вполне можно было бы сравнить с прямым ароматом сигары, выкуренной каким-нибудь денди в скучном жилище обывателей, где редко удается уловить какие-нибудь запахи, кроме запаха жареной говядины.

А уж если говорить о городке Тинбюри, то его с полным на то основанием можно было бы назвать скучнейшим местом на свете — жизнь здесь текла размеренно и неторопливо, чем весьма напоминала хорошо известный танец менуэт.

Покрытые зеленью холмы, окружавшие дом викария, одним своим видом прогоняли мысли о каких-либо страстных и сильных чувствах, и казалось, что сладострастная поэзия графа не властна над добропорядочными местными обывателями.

Увы, ни мирные долины, ни даже сам викарий не могли помешать, Сабрине Фэрли проявить интерес к недавно появившемуся в городке молодому человеку, новому помощнику ее отца, священнику Джеффри Гиллрею.

У помощника викария была густейшая копна непокорных волос, нередко во время церковной службы он резким движением откидывал падавшие на лоб пряди. Сабрина же частенько ловила себя на том, что ей хочется причесать его, пригладить буйные кудри. И всякий раз она при этом краснела — прежде подобные мысли никогда не приходили ей в голову.

А как-то раз во время службы взгляды их встретились, и Сабрина, по обыкновению, залилась краской. Гиллрей тотчас улыбнулся ей, и девушке показалось, что он каким-то образом прочитал ее мысли, возможно, по глазам догадался, о чем она думает.

А потом он пригласил ее на прогулку. Весна, солнце, благоухание цветов — все располагало к задушевной беседе, и не было ничего удивительного в том, что на следующий день Гиллрей опять пригласил Сабрину на прогулку.

Вскоре их совместные прогулки вошли в обычай, и во время одной из них Сабрина рассказала о миниатюрном портрете своей матери и о своих детских воспоминаниях, о ней. А затем рассказала и о своей заветной мечте — отправиться с миссионерской целью куда-нибудь далеко за море, в Индию или в Африку.

И тут случилось невероятное. Молодой священник, глядя на Сабрину, с удивлением признался в том, что и у него такая же мечта. А потом выяснилось — и это уже казалось чудом, — что скромный приходской священник Джеффри Гиллрей приходится дальним родственником лорду Роудену, знаменитому Распутнику. И Джеффри шепнул Сабрине по секрету, что, возможно, его состоятельный кузен поможет им осуществить их общую мечту. Через несколько дней он намеревается посетить поместье графа в Ла-Монтань, чтобы попросить его об этой услуге.

И случилось так, что в эти же дни Сабрина оказалась в карете, направлявшейся в поместье Роудена. «Ах, как, должно быть, удивится Джеффри, когда увидит меня в Ла-Монтань», — думала девушка.

Идея же этой поездки принадлежала соседке Сабрины, леди Кэпстроу, супруге лорда Кэпстроу, как раз сейчас гостившего у своего дяди, — тот жил в городке Эплтон, располагавшемся неподалеку от Ла-Монтань. Леди Кэпстроу написала мужу, а тот, в свою очередь, написал графу Роудену, и в результате сэр Роуден любезно пригласил, обеих дам навестить проездом его поместье. На редкость общительная и непоседливая, Мэри Кэпстроу не могла усидеть в Тинбюри более двух недель и поэтому частенько отправлялась навестить кого-нибудь из родственников или друзей, увлекая за собой мужа, как иголка нитку. Но того не слишком тяготило обилие визитов, и он во время таких поездок в основном помалкивал, предоставляя жене право вести беседу. Сам же предпочитал кланяться и улыбаться.

Злые языки иногда даже утверждали, что лорд Кэпстроу после женитьбы сказал не более двух десятков слов. Сабрина даже подозревала, что он женился только для того, чтобы избавить себя от необходимости говорить.

Зато Мэри — голубоглазая, круглолицая, с золотистыми волосами — болтала без умолку, когда бодрствовала но как раз сейчас, сидя в экипаже напротив Сабрины, она спала. Впрочем, следует заметить, что Мэри была отнюдь не глупа, и поэтому Сабрина, которой никак нельзя было отказать в живости ума, сейчас с благодарностью принимала ее советы. Дело в том, что поездка в Ла-Монтань стала одним из самых решительных поступков в жизни Сабрины. Отцу она сказала, что погостит немного у Мэри, и это была вполне простительная ложь. К тому же она не сомневалась: даже если отец узнает правду, он все равно ее простит. Что же касается поездки, то Мэри, пригласившая Сабрину сопровождать ее, утверждала, что именно во время таких визитов происходят разговоры, которые часто заканчиваются помолвкой. Да Сабрина и сама была почти уверена, что Джеффри ищет удобный случай, чтобы признаться ей в том, в чем ему, наверное, давно уже хотелось признаться.

А, вспоминая о графе Роудене и его поэзии, вызывавшей смятение в женских душах, Сабрина приходила в недоумение. «Как можно быть рабом своих низменных страстей? — спрашивала она себя. — И как это, должно быть, мучительно… Интересно, отразились ли эти страсти на его внешности?» По ее глубокому убеждению, образ жизни графа не мог не оставить отпечатков на его лице. Однако Сабрину нисколько не шокировало и не пугало непристойное поведение графа, — напротив, она искренне ему сочувствовала.

Временами, поглядывая в окно кареты, Сабрина невольно улыбалась, вспоминая свою соседку миссис Дьюберри. Эта пожилая женщина частенько говорила, что ранний снег — доброе предзнаменование, и Сабрине очень хотелось в это верить. Во всяком случае, сейчас, в этот солнечный зимний день, у нее и впрямь было прекрасное настроение, и она была уверена, что впереди, причем в самое ближайшее время, ее ждет что-то необыкновенное и радостное…

Уткнувшись подбородком в теплую муфту, Сабрина в очередной раз улыбнулась; правда, теперь ее улыбку вызвала мысль об отце: ей вдруг пришло в голову, что отец тревожится за нее гораздо больше, чем за двух сыновей, то есть братьев Сабрины, которые были намного старше ее. Временами он смотрел на нее так, как будто собирался открыть ей что-то очень важное и от чего-то предостеречь, — вот только от чего именно? Но, скорее всего викарий просто волновался из-за того, что его дочь так расцвела и похорошела в последние несколько лет, что все жители Тинбюри в один голос заявляли: Сабрина Фэрли — симпатичная девушка. Правда, говорили они об этом крайне осторожно, потому что казалось невероятным, что дочь викария может быть столь хороша собой. Стройная фигура, безупречная кожа, густые темные волосы, ниспадавшие до пояса, когда она их распускала и расчесывала перед сном, — все привлекало к ней внимание, но более всего завораживали ее ярко-зеленые глаза — огромные и бездонные, они очень походили своим цветом на первую весеннюю зелень.