Шепот стихает совсем. Арху испытывает все возрастающее сопротивление: нечто знает, что он наблюдает и слушает, и старается оттолкнуть его.

Арху противится давлению, но ничего не может сделать. Враждебная сила побеждает.

Глубокий вздох, и открывается новая картина — с высоты птичьего полета.

— Не борись с противником, поднимись над ним, — говорит голос ворона. — Не сопротивляйся видению: позволь ему вести тебя за собой. Пусть крылья и ветер поговорят друг с другом.

Арху отпускает видение на свободу и взмывает вверх. Теперь Око видит все отчетливо.

Во дворец пришло письмо. Маленький человечек, стараясь не привлекать к себе внимания, поднимает его с пола кухни, куда оно упало через прорезь в двери. Это письмо от его сестры, которая живет в Эдинбурге, говорит он кухарке. Насвистывая, человечек уходит и направляется в чащу рододендронов рядом с теплицей. Тут его никто не увидит; человечек останавливается и вскрывает конверт.

Он знает, что означает письмо: читать его ему не нужно. Единственное, что сейчас требуется, — это проверить, соответствует ли содержание тому, что было заранее условлено.

«Дорогой Джон, надеюсь, ты здоров. Пишу тебе, чтобы сообщить: я получила десять шиллингов, которые ты послал, и сердечно тебя благодарю. Если ты…»

Правильно, все правильно. Человечек складывает письмо и прячет его в конверт, не подозревая, с каким пристальным интересом разглядывает его — особенно штемпель на конверте — Око: 9 июля 1874 года.

— Сегодня ночью, — шепчет человечек.

Видение затуманилось, сопротивление возросло. Что-то отталкивает Арху, чтобы он ничего больше не смог увидеть.

— Ко мне, — шепчет Арху. — Помоги!

Никакого ответа.

— Сиффха, помоги! Сейчас это необходимо!

— Нет, справляйся сам.

— Что ты говоришь! — Голос Арху звучит не сердито, а умоляюще. — Я покажу тебе все, что захочешь. А сейчас нам нужно видеть!

Долгое молчание… давление все растет…

— Ладно.

Урруах делает шаг в сторону, чтобы освободить место для лапы Сиффхи. Она в ужасе, но касается символа…

Взрыв энергии пробегает по нервам Арху, наполняет его. Сопротивление слабеет и исчезает; ветер несет Арху вдаль…

Здесь темно, но не так, как в чаще рододендронов: стоит непроглядная ночь. В полном безмолвии мимо подстриженных деревьев у оранжереи, по Северной террасе дворца крадется человек. В спящий дворец ведет много дверей, по большей части запертых, но стражи здесь нет: в конце концов, стена, окружающая парк, охраняется снаружи, а ночью внутри не остается никого, кроме доверенных слуг. Огни тут не горят: они не нужны.

Человек останавливается у двери в восточной стене башни Георга Четвертого; она ведет в помещения для слуг и кухни. Эту дверь почти никогда не запирают: секрета в том нет — даже слугам иногда хочется незаметно улизнуть из дворца. Человек на несколько минут замирает снаружи, чтобы удостовериться: нигде не горит свеча, ни одна из горничных не назначила лакею свидания у полной тлеющих углей большой печки. Нет, нигде ни проблеска света; пришельцу он и не нужен. Он знает, сколько шагов нужно сделать, чтобы пересечь кухню, сколько ступеней в лестнице, ведущей на следующий этаж, сколько шагов по коридору отделяют лестничную площадку от винтовой лестницы, ведущей в восточную часть королевских апартаментов. Этот путь человек уже проделал ночью пять или шесть раз и хорошо все запомнил; пригодилось умение, благодаря которому ему удавалось не заблудиться ночью в самых извилистых коридорах лондонских банков, пройдя по ним единственный раз при дневном свете.

Он поворачивает дверную ручку затянутой в перчатку рукой, проскальзывает внутрь и бесшумно закрывает за собой дверь. Неподвижно стоя во мраке, он прислушивается. Большой чайник на плите издает тихое шипение; больше не слышно ни звука.

Двенадцать шагов через кухню, и протянутая рука человека касается створки. Человек прокрадывается и через эту дверь и осторожно запирает ее за собой: оставлять ее открытой не стоит, возвращаться этим путем он не собирается. Шесть ступенек до коридора, два шага, чтобы оказаться на ковровой дорожке; теперь повернуть налево и сделать шестьдесят шагов, чтобы дойти до винтовой лестницы. Ковер заглушает шаги, но и без него человек двигался бы бесшумно: он в башмаках на войлочной подошве. Старший садовник, нанявший его, очень удивился бы подобной эксцентричности. Что ж, ни у кого теперь не будет возможности судить его — хоть в чем-нибудь. Суд — Божий суд — ждет этой ночью не его.

Пятьдесят девять шагов… ковра под ногами больше нет. Еще один шаг, и нога касается первой ступеньки лестницы. Пять ступеней, площадка, поворот направо, еще три ступени… Человек протягивает руку и касается двери.

Осторожно, осторожно он открывает ее. Дальше ведет винтовая лестница, и проникающий с нее еле заметный свет кажется ужасно ярким после полной темноты. Человек начинает подниматься, ставя ноги ближе к стене: так ступеньки не заскрипят. И все-таки одна чуть слышно трещит под ногой… Человек замирает на месте. Минута, две… Никто ничего не заметил. Огромный старый дворец издает по ночам тысячи еле слышных звуков, дерево отдыхает ночью от дневной суеты, и никто не обращает на это внимания.

Вверх по оставшимся пятнадцати ступеням. Лестница крутая, но человек осторожен. У двери на верхней площадке он останавливается и заглядывает в щель — створки закрыты неплотно. В широком коридоре у позолоченной двери в кресле под единственной тусклой электрической лампой спит лакей; он откинулся в кресле и храпит.

Бесшумное движение по коридору…

Через полминуты лакей уже больше не храпит… и не дышит тоже.

Теперь нужно делать все быстро, но не производя ни малейшего шума. Вывинтить лампу из патрона. Подождать несколько секунд, пока глаза снова привыкнут к темноте. Беззвучно повернуть ручку двери. Сейчас человек попадает в единственное помещение, которого не смог увидеть при дневном свете. Теперь приходится полагаться только на зрение и на известное заранее описание апартаментов.

В первой комнате спит фрейлина. Она тихо дышит в своей постели.

Через полминуты сон ее делается беспробудным, дыхания больше не слышно. Человек двигается дальше на ощупь: в полной темноте не видно ничего. Вот он нашел дверь во внутреннее помещение, осторожно нажимает на ручку.

Дверь распахивается внутрь.

Темнота, тишина. Нет, не совсем: слышен тихий шелест простыни — впереди и слева.

Только теперь человек начинает испытывать возбуждение, сердце его начинает колотиться. Ему говорили: десять шагов… довольно широкая постель. Горничные шепчутся, что она все еще предпочитает спать на левой половине, оставляя правую для того, кто здесь больше не спит.

Десять шагов. Человек прислушивается к тихому дыханию… потом наклоняется.

Тихий удивленный вскрик, заглушённый его рукой в перчатке… больше ни звука. Он держит свою жертву до тех пор, пока тело не перестает биться: иначе рука или нога может сбросить что-нибудь с ночного столика. Он вытирает влагу с рук о простыню, скользит к другой стороне кровати и привязывает к массивной ножке тонкий шелковый шнур. Теперь — к окну.