О побеге Хлуднев думал давно, с первого дня помещения в камеру, и даже выточил из стальной полосы, оторванной от кровати, длинную острую заточку. Останавливало только то, что бежать было некуда. Единственная мысль, которая приходила ему в голову, — это вернуться на Хатагай-Хаю и, грохнув парочку самых ретивых, вернуть себе власть. Он всерьез обдумывал эту идею, но тут появился голос, и все изменилось. Не надо было больше ничего планировать, голос все решал за него.

Вчера утром, прощупав тайным взглядом окрестности своей тюрьмы и убедившись, что вокруг нет ни одного человека, Хлуднев понял — лучшего момента не будет. Достал из нычки несколько спичек и кусочек чиркала, оторванный от коробка, сбросил на пол заранее распоротый матрас и поджег вату. Когда камера наполнилась дымом, он схватил табурет и стал колотить в дверь, с криком «Пожар! Горю!».

Если бы его караулил профессиональный дубак, то он скорее всего не поддался бы на такое дешевое разводилово. Но это был обычный мужик, которому сунули в руки «наган» и велели стеречь арестованного. Он не знал зоны и не имел понятия о повадках блатных, поэтому поступил именно так, как предполагал Хлуднев. Так, как и должен был поступить лох. Увидев дым и услышав жалобные крики (тут уж Хлуднев постарался), он первым делом открыл камеру и бросился вытаскивать погибающего в огне узника. Хороший был человек, жалостливый! — ухмыльнулся Хлуднев, вытирая лезвие от крови. Через несколько минут он был уже в лесу, который почти вплотную подступал к ограде золотоприемной кассы, а еще через два часа преодолел первый перевал и очутился в большой пологой долине. Идти по ней было легко, но так же легко его могли заметить с воздуха, и Хлуднев свернул под спасительную тень деревьев. Вскоре он почувствовал прилив сил, и голос подсказал — это источник поддерживает его, и чем ближе он будет подходить, тем больше сил будет в него вливаться. Для того, чтобы открыть проход, освободить дорогу живительному источнику, их понадобится много.

Слушая голос, Хлуднев вспоминал свою жизнь и с каждой минутой убеждался, что вся она была подготовкой к великому событию. По сути, он всегда знал, что стоит неизмеримо выше людишек, населяющих этот говенный, протухший мир, и потому с самого детства в грош не ставил такие понятия, как дружба, любовь, нежность. В детском саду для него не было большего удовольствия, чем бить или щипать исподтишка других детей, чтобы потом насладиться их плачем. В школе, если кто-нибудь приходил в новой куртке или пальто, он подкрадывался в гардероб и незаметно вспарывал одежду половинкой лезвия, которую всегда носил с собой. Делал он это вполне осознанно, потому что чужие обиды и страдания доставляли ему наслаждение.

Отца он не знал, а мать тряслась над своим ненаглядным Мишенькой, как клуша, и к восемнадцати годам так надоела ему, что он не мог смотреть на нее без чувства гадливости. Тем более что жили они в однокомнатной квартире, где невозможно было избавится от навязчивой опеки. Во сколько бы Хлуднев ни возвращался домой, хоть под утро, он каждый раз видел в окне около отодвинутой занавески ее силуэт. Пока он поднимался по лестнице, она успевала лечь в постель и сделать вид, что спит. Однажды, придя ночью в плохом настроении, он высказал ей все, что о ней думает, и ушел на кухню. Через несколько минут услышал приглушенный хрип, вернулся в комнату и включил свет. Мать лежала на кровати с посиневшим лицом и, глядя на него умоляющим взглядом, пыталась что-то сказать. Хлуднев сел на диван и завороженно замер, не сводя с нее взгляда. Он не чувствовал ни жалости, ни сострадания. Только любопытство и жадный интерес к смерти. Когда мать затихла, он, не желая оставаться в одной комнате с мертвым телом, спустился к телефону-автомату и вызвал «Скорую». После похорон он ни разу не был на ее могиле…

Наверное, от него исходило что-то такое, потому что в армии «старики» старались не трогать его, обходили стороной. Но все-таки нашелся один придурок, мордатый ефрейтор, избравший мишенью Хлуднева. До рукоприкладства дело не доходило, каждый раз ефрейтора что-то останавливало, но придирки не прекращались, пока Хлудневу это не надоело. Знал бы тот, на кого нарвался, обходил бы десятой дорогой. Произошло все на дивизионном складе ГСМ. Обидчик склонился над подземной емкостью с бензином, промеряя уровень горючего. Хлуднев быстро осмотрелся и, убедившись, что никто их не видит, подкрался к нему сзади. Резкий хлопок ладонями по ушам, оглушивший придурка, и через секунду его тело булькнуло в бензин. Хлуднев спокойно закрыл крышку емкости и несколько дней не мог забыть острое чувство, испытанное им в тот момент. Тело нашли через четыре дня и списали дело на нарушение погибшим техники безопасности. Про Хлуднева никто даже не вспомнил.

Следующий раз был на четвертом курсе института. Хлуднев с приятелем (друзей у него никогда не было) украли у одного из однокурсников паспорт, переклеили фотографию и зарегистрировали по нему общество с ограниченной ответственностью. Нашли лохов, которые под залог векселя крупного банка, мастерски изготовленного ими, отгрузили им вагон пива. Без труда найдя покупателя, за его счет перегнали вагон в соседний город, по демпинговой цене столкнули пиво за наличные, и ООО сразу перестало существовать.

Все было бы нормально, но однажды Хлуднев обнаружил, что подельник нагрел его на этой сделке не меньше, чем на несколько тысяч баксов. Он не стал ни возмущаться, ни высказывать претензии. Просто пригласил приятеля прогуляться, и тело ушло на дно реки, там, где ее глубина, как говорили, достигала пятнадцати метров. Найденный только через месяц труп никто не смог привязать к Хлудневу, но он все равно сел. У одного из облапошенных лохов нашелся крутой дядя, заместитель начальника областного УВД, и следствие по факту мошенничества провели по всем правилам…

Потом были еще трое — один в зоне и двое на севере, куда он попал, скентовавшись с людьми, занимающимися золотом. И все три раза Хлудневу удавалось вывернуться. Гибелью зэка, «случайно» разбившего себе голову, вообще никто не стал заниматься — сактировали и закопали на местном кладбище, потому что никто из родственников не выразил желания забрать тело для захоронения. Двоих охранников, погибших при налете на золотоприемный пункт одной артели, менты пытались повесить на Хлуднева, но им не удалось доказать даже само его участие в ограблении. А взяли тогда немало. Из-за непогоды вертолет целую неделю не мог вылететь за металлом, и его скопилось в кассе больше пятнадцати килограммов…

Правда, менты тогда здорово дуплили его, и одно время Хлудневу казалось, что он не выдержит и расколется. Но в самые отчаянные моменты он вспоминал ни с чем не сравнимое завораживающее чувство, которое охватывало его в момент, когда жизнь покидала убитых им людей, и это придавало ему сил для сопротивления. Менты так ничего от него и не добились…

А голос обещал: все самые счастливые моменты его жизни, сложенные вместе и умноженные в миллион раз, не пойдут ни в какое сравнение с тем, что подарит ему освобожденный источник…

Воспоминания прервала знобкая волна, пробежавшая от кончиков пальцев на ногах до корней волос, всколыхнувшая каждую мышцу. Когда волна схлынула, Хлуднев почувствовал могучую упругость своего обновленного тела и услышал голос, приказавший ему: «Вперед!» Только что он стоял на берегу неширокого, но мощного водного потока, ломая голову, как перебраться через него, готов был тащиться несколько километров вверх по распадку в поисках брода. Ему стало смешно. Напружинив ноги, он без разгона прыгнул на ближайший камень. С него — на другой, на третий, попадая на каждый со снайперской точностью. Ему было наплевать, что камни отделяли друг от друга метра по три-четыре, что вода перехлестывала через них, отчего стертые подошвы старых кроссовок скользили по их поверхности, и он каждую секунду рисковал свалиться в воду.