— И как его хозяин твой убил? Из ружья? Саблей зарубил? Шпагой заколол? — выпытывал его Салтыков, и Ванька понял, что тот не верит ни единому его слову, что начало злить его, и он, забыв про страх, отважно заявил:

— Из ружья он не стрелял, шуму, видать, боялся, а шпаги у него в доме и вовсе нет, поскольку не военные они, а из торговых, а убил он того ландмилицейского человека цепом, которым зерно молотят…

— Зерно молотят, — повторил вслед за ним граф. — Может, ты, дружок, знаешь, за что он убил того служивого?

— Они у него на выпивку денег требовали, — сказал первое, что пришло на ум, Иван. Он и сам начал сомневаться, правду ли он говорит, а могло оказаться и так, что нет там в колодце никого, убрали. А то и Акулина наврала, чтоб посмеяться над ним.

— Откуда это тебе известно? — граф встал на ноги и оказался довольно высок ростом и широк в поясе.

— Девка одна дворовая сказала, — Ивану страсть как не хотелось впутывать Акулину, а то могло статься, что, коль все окажется правдой, то и награда ей достанется, но иного выхода не было.

— Будь по–твоему, — кивнул головой граф, — если врешь, то знаешь что с тобой сделают? — голос графа зазвучал, как удары молота, в голове у Ваньки. Он стоял покорно наклонив голову, не поднимая глаз.

— Знаю, — ответил еле слышно, — а вдруг да девка та мне соврала?

— Тогда вам обоим достанется. За вранье наказываю втрое. Так может девку сюда привести? Говори, говори.

— Отправьте колодец проверить, — набрался храбрости Иван и понял, что терять ему нечего, зато, если все окажется, как сказала Акулина, то… И он широко улыбнулся.

— Пусть по–твоему будет. Проверим, обязательно проверим. Отправлю с тобой двух человек драгун и поглядим, что там у вас творится.

Когда Иван постучал во двор к Филатьеву, то в калитку выглянул истопник Кузьма и уставился, не скрывая испуга, на стоящих сзади Ивана драгун, открыл рот, отступив назад.

— Ты меня вчерась поймал, а сегодня я вас ловить пришел, — самодовольно заявил Иван, входя во двор, — поди, ты мертвяка в колодец и спихнул, более некому, — наступал он на пятящегося назад Кузьму.

— Да ты чего, ты чего, Вань… Ты ж меня знаешь… Чтоб я мог убить кого, да не в жизнь, — пятился все дальше Кузьма и вдруг бросился бежать по двору с завидной прытью. Иван, не раздумывая, кинулся за ним, настиг, вскочил на спину и, хоть был вдвое легче, сумел повалить, вцепился, как кошка, в шею Кузьме, тыкал кулаками в бока. Подоспевшие драгуны едва сумели оттащить его от поверженного истопника.

— Вот, морда твоя поганая, и выдал себя, — торжествовал Иван, — веди, показывай колодец.

Кузьма, пристыженный и изрядно помятый, молча повел их за конюшню, на задний двор, где и находился старый колодец, приспособленный в последнее время в качестве выгребной ямы под нечистоты и мусор.

— Тащи веревку, — приказным тоном заявил Иван истопнику, стоящему со сникшим лицом безучастно рядом, — да не вздумай утечь, а то я тебе… Ты меня знаешь, — и погрозил для верности кулаком.

— Вроде чего–то там виднеется, — указал концом ружья один из драгун.

— Ага, зеленый кафтан, сапоги, а самого человека не видно, — согласился второй.

— А воняет–то, воняет как, — зажал нос Ванька, — видать, он тухнуть начал там. Вот ведь аспид какой, Филатьев этот… Кто бы мог подумать.

Кузьма притащил моток толстой веревки, и Иван, ни слова не говоря, обвязался ей и, зажимая пальцами нос, велел спускать себя потихоньку вниз.

— Туточки он, — радостно, словно клад нашел, закричал вскоре, — давайте второй конец, обвяжу его.

Когда Ивана подняли обратно, то глаза его сверкали, а сам он излучал полный восторг и радость и, оставив драгун заниматься извлечением тела из колодца, бросился на господский двор, где увидел закладываемую беговую коляску и стоящего на крыльце в дорожной одежде Филатьева.

— А–а–а… Ваше степенство, ехать куда–то пожелали? А не будете ли так любезны прокатиться со мной в Тайную канцелярию, где вас поджидают и допрос с пристрастием учинят. Там и расскажете, как вы тут царева солдата до смерти убили, да у себя на дворе и припрятали.

— Ванюша, золотой ты мой, — начал медовым голоском Филатьев, — чего так взбеленился? Разве не видишь, что по делу я собрался? Ты уж дозволь мне поехать, дело мое ждать не может…

— А мое может? — в ярости закричал Иван и подскочил к хозяину, схватив его за грудки. — Как меня на цепь рядом со зверем диким сажать, то я мог ждать, когда он меня загрызет насмерть, а вам… вам то на потеху было. Вот теперича я посмеюсь, как моего господина в приказе начнут плетьми потчевать, на горячие уголья голыми пятками ставить!

— Побойся Бога, Ванюшка, — побледнел лицом Филатьев, отклоняясь как можно дальше от брызжущего злобой Ивана, — разве можно ближнему своему желать такого….

— Да? О милости вспомнил, сука, — прошипел Иван, плохо понимая, что он сейчас говорит и делает, — а меня… к медведю… Сколь жить буду, не прощу!

— Он же ручной, Потапыч, чего бы сделал?

— В Приказ, я тебе говорю, — потащил его к коляске Иван, — сам на козлы садись и правь, куда скажу, а я сзади буду.

— Не сяду на козлы, — воспротивился Филатьев. — Где это видано, чтоб господин холопа вез, да еще при всем честном народе.

— Повезешь, гад, а не то… — и Иван подхватил с коляски ременный кнут и громко щелкнул им в воздухе. — Понял?! Отныне не господин ты мне, а убивец.

Соседи господина Филатьева и иной московский люд были немало удивлены, видя, как сам барин сидит, съежившись, на козлах и правит гнедой парой лошадей, а сзади, развалившись и гордо поглядывая по сторонам, восседает в рваной, затрапезной одежде его дворовый человек Иван, которого с тех пор все стали звать не иначе, как Каином.

За этот свой подвиг и получил Иван, сын Осипов, вольную и паспорт, став с тех пор свободным человеком.

… Рассказав все это внимательно слушавшему его Алексею Даниловичу Татищеву и едва поспевавшему записывать секретарю, Ванька остановился, потянулся за ковшом, чтоб промочить горло, и оглянулся назад. Приведший его солдат все так же неподвижно стоял у дверей, полуоткрыв рот, настолько он был увлечен рассказом Ивана. Может, и у него внутри зашевелилась зависть, что не он оказался на ивановом месте и так ловко выкрутился из–под хозяйской опеки, избежал наказания и даже вольную получил. Легко ли ему, солдату, служить столько годиков, угождая офицерам, получая до сотни палок за провинности. Не думает ли сейчас тот солдат, как можно умыкнуть со службы, зажить такой же вольной жизнью? Но ванькины раздумья прервал вопрос генерал–полицмейстера:

— Стал ли ты жить честной жизнью, как того церковь наша святая требует и законы государственные?

— Да как вам сказать, ваше сиятельство, — бойко отвечал Иван, видя несомненный интерес графа к его персоне, — оно ведь с какого бока на энто дело поглядеть…