Теперь шансов у меня не было, но я не счел это достаточным поводом, чтобы сложить оружие. Терять мне, повторяю, было нечего, оставалось только драться и нанести столько ударов, сколько успею…

Пришельцы не ожидали сопротивления, но как только до них дошло, что противник есть и что он один – взялись за меня серьезно. Вовремя отступить к стене я не сообразил и теперь вертелся в кольце врагов, стараясь уклониться от ударов. О том, чтобы попытаться парировать, я и не помышлял, ибо задержаться на месте хоть на миг было слишком рискованно. Я скакал, припадал к земле, грозил ложными выпадами – и пару раз успел легонько зацепить зазевавшегося противника… Вдруг кольцо врагов передо мной распалось, между расступившимися пешими латниками вырос огромный силуэт вставшего на дыбы боевого коня… И на мой шлем обрушился, пожалуй, целый замок. Или, по крайней мере, удар палицы, многократно усиленный движением опускающей передние ноги лошади.

* * *

Барон Леверкойский, внезапно появившийся из темноты улицы в освещенном факелами пространстве перед входом, смотрелся достаточно примечательно, чтобы заставить замолчать даже Сектера. Ручаюсь, взгляды всех присутствующих скрестились на его фигуре, а выглядел в эту минуту отец Эрствина весьма внушительно и грозно. Его костюм носил явные следы недавней потасовки и в нескольких местах был распорот. Под взлохмаченными огрызками потертого бархата ярко отсвечивали, переливаясь в свете факелов, звенья кольчуги. Даже из моего убежища было видно, что барон одел под платье очень дорогую броню – из плотно пригнанных мелких звеньев. Бесценная вещь. Я, не удержавшись, толкнул Эрствина локтем:

– У твоего отца эльфийская кольчуга?

– Ага, фамильная реликвия, – даже не обернувшись в мою сторону, пробормотал мальчик.

Он жадно вглядывался в сцену у главного входа в Большой дом и в то же время прижимал к уху медальон. Действительно, хотя там, у входа, говорят вполголоса, я вполне могу услышать все – при помощи амулета. Я вытащил из кармана свой прибор и приложил к уху. Барон уже успел, очевидно, к этому времени поведать о беспорядках в порту (я заметил, как он теребит рассеченную полу камзола), а Сектер – который, разумеется, только этого и ждал – принялся с энтузиазмом отдавать Лысому распоряжения – созвать в Большой дом членов Совета и принять меры к подавлению нового бунта.

Токит бурчал в ответ что-то неодобрительное, но спорить с Сектером не решился. Вскоре он спешно удалился со своими людьми. Нескольких стражников, не принадлежащих, видимо, к его команде, он оставил в распоряжении Сектера, а тот принялся командовать. Магия в моем амулете уже порядком иссякла, но на таком расстоянии было слышно вполне прилично. Сектер отправлял солдат стражи по адресам наиболее влиятельных членов Совета, не принадлежащих к его команде. Ну разумеется – его сторонники соберутся сами, без приглашения и в другом месте. А нашему хитрецу важно, чтобы здесь и сейчас оказались его политические противники. Все наконец-то стало на свои места… Когда здесь будет Лигель и прочие враждебные Сектеру синдики, настанет время Меннегерна. Так сказать, протрубят трубы рока… А те, кто мог бы помешать заговорщикам – Лысый и его стражники – сейчас отправились в порт.

Мы с Эрствином переглянулись, я на всякий случай спросил:

– Понимаешь, что происходит?

Парнишка мрачно кивнул:

– Да, сейчас сюда соберется Совет, а потом Сектер призовет Меннегерна и тот всех убьет. Не знаю, что будет делать папа, но… Хромой, как мне быть?

– Пока не знаю… Сейчас мы все равно не можем вмешаться. Давай подождем и посмотрим, что будет дальше. По крайней мере, твой отец на той стороне, которая должна победить. Тебе только остается проследить, чтобы его не надули.

– Хромо-ой… – протянул Эрствин, – как ты можешь так говорить?! Если папа поступает неблагородно… то… я… должен…

– Должен – что? Ты должен быть на стороне отца, ибо именно это тебе велит долг вассала. Боюсь только, что хитрец Сектер собирается надуть сэра Вальнта…

– Почему ты так решил?

Ну что я мог ответить? Вообще-то, я решил так потому, что, будь я на месте Сектера, обязательно попытался бы обмануть барона. И я слишком уважал нашего предприимчивого синдика, чтобы считать его глупей себя. Если мне в голову пришла мысль об обмане, значит, она посетила и светлую голову нашего мастера Сектера. Иначе и быть не может. Барон – слишком опасный союзник, потому что он непредсказуем и потому, что у него свои цели. Поэтому я ответил:

– Потому что только этого и следует, должно быть, опасаться. Все остальное твой отец выбрал сам. Следи, друг мой, внимательно и когда заметишь обман – помоги отцу. Это все, что ты сейчас можешь сделать.

Эрствин подарил мне кислый взгляд:

– А ты мне поможешь?

– Конечно, друг мой, рассчитывай на меня. Но моя помощь должна быть тайной и отец должен знать, что спас его ты один.

И не подумайте, пожалуйста, что я – скромный герой. Просто я не хочу, чтобы барон знал о моей осведомленности в его делах. В противном случае я превращусь в нежелательного свидетеля. Ну, а то, что я буду еще и спасителем, вряд ли изменит что-либо… Благородные господа, вроде отца Эрствина, не считают людей, подобных мне, ровней и не признают нашего права на их благодарность. Люди моего сословия лишены многих прав – и права на благодарность сильных Мира сего в том числе. Нет! Лучше не рисковать. К счастью об этом Эрствин не стал меня расспрашивать, он снова уставился на главный вход, ливдинский Совет начал собираться. Синдики, оторванные от ужина или даже поднятые с постелей, позевывая, слонялись перед входом. Кое-кто прибывал в сопровождении слуг, те – сонные и недовольные – тоже столпились отдельной кучкой чуть в стороне. Все словно чего-то ждали.

Я стоял в темном переулке и, глядя через плечо Эрствина на людей у входа в Большой дом, испытывал странное чувство. Я видел, что они – стражники, синдики и их слуги – просто недовольны неудобством, вызванным этой тревогой. Не более чем просто недовольны. Кто-то позевывают, прикрывая вялой ладонью искривленный рот, кто-то почесываются или нехотя оправляет второпях наброшенное платье… Они все думают лишь об одном – скорее бы закончилось ненужное приключение… Даже не приключение, а досадное происшествие, неприятность – не настолько мелкая, чтобы остаться дома, но не настолько крупная, чтобы взволновать. И вот я гляжу на них, на этих людей. Я-то знаю, для чего они собраны здесь, я-то знаю, что их ждет! Еще немного – и явится “Зло из Семи Башен”, несущее им смерть. Неважно, что истинный виновник грядущих убийств – не Меннегерн, а Сектер, земляк и давний знакомец будущих жертв. Неважно. Сколько им еще осталось? Двадцать минут? Тридцать? Вряд ли намного больше – и эти люди умрут, погибнут злой смертью… И мне это известно…

Сейчас они ждут лишь прихода Лигеля, главы Совета, они надеются, что он решит все вопросы и распустит их по домам, но я то знаю – приход Лигеля станет сигналом убийцам, уже поглаживающим в нетерпении рукоятки мечей и древки секир. Смерть близка, а эти люди, на которых я гляжу, не знают ничего. Знаю я, но молчу и ничего не предпринимаю. Я отчетливо ощутил, как откуда-то из глубины – души? сознания? совести? – поднимается чувство неправильности происходящего, поднимается желание броситься к жертвам, кричать, размахивать руками, предупредить, спасти…