которого, по указанию Мирбаха, активно проводились с начала июня в Москве. Кроме того, в руки Урицкого попала программа «Союза», где цель его была сформулирована в явно погромном и антисемитском духе: «Неделимая, единая, великая Россия».

Идея создания на базе «Каморры народной расправы» целой сети погромных организаций настолько увлекла Моисея Соломоновича, что он, как, впрочем, и некоторые историки много лет спустя, не обратил внимания на такую существенную деталь, что «Союз» этот, просуществовав несколько недель, распался еще до Октябрьского переворота…

В восемь часов вечера 19 июня Урицкий подписал целую пачку ордеров на аресты. Ордер № 755 был выдан товарищу Юрше на арест В. А. Цветиновича. Тов. Юрша в тот же вечер арестовал Всеволода Алексеевича Цветиновича, недоучившегося кадета, отец которого был присяжным поверенным, а мать занималась переводами с иностранных языков.

Молодость «преступника» товарища Юршу не смутила. По его соображениям, девятнадцатилетний юноша вполне мог организовать заговор. Всеволода бросили в тюрьму…

Однако на следующий день в Петроградскую ЧК приехал его брат — Василий Цветинович, успевший уже закончить экстерном реальное училище.

Василий Цветинович попросил провести его к Урицкому и, когда просьба эта была выполнена, задал Моисею Соломоновичу вопрос: действительно ли ЧК арестовала того Цветиновича, которого собиралась арестовать?

— Дело в том… — объяснил он, — что в ордере на арест были указаны лишь инициалы «В. А.», а они и у арестованного Всеволода, и у меня совпадают.

Урицкий пытливо посмотрел на юношу и приказал вызвать следователя Байковского, но… Предоставим слово самому Василию Алексеевичу Цветиновичу для рассказа об этом необычном происшествии. В заявлении, написанном в арестной камере № 97, он подробно изложил все перипетии этой истории.

«Для выяснения истинного положения дел Вами (Урицким. — Н. К.) был приглашен следователь Байковский, из объяснений коего вполне определилось, что задержанию подлежит исключительно брат мой Всеволод Алексеевич Цветинович за участие в каком-то кружке помощи бывшим офицерам… В настоящее время брат мой переведен в Выборгскую одиночную тюрьму.

Убедившись, что я задержанию не подлежу, в чем Вы лично меня заверили, я попросил Вас выдать мне соответствующее удостоверение на тот случай, если бы меня по нечетко выписанному ордеру принялись разыскивать.

Согласившись с основательностью моей просьбы, Вы отдали соответствующее распоряжение следователю Байковскому, с которым я и удалился в его кабинет…[96]

Здесь, видимо, нужно прервать рассказ Василия Алексеевича. Несомненно, он ехал в ЧК, чтобы спасти брата. Спасти хотя бы и ценой собственной свободы.

Однако благородство в конторе Моисея Соломоновича Урицкого на Гороховой улице было не в чести. Признавать свою ошибку Урицкому не хотелось. Да и кому захотелось бы признаваться в собственной юридической безграмотности, убедительным примером которой и был этот ордер на арест человека с нерасшифрованными инициалами. Напомним, что отец братьев Цветиновичей был присяжным поверенным и не заметить допущенного Моисеем Соломоновичем промаха он не мог. Если бы — очевидно, этим и объясняется требование его сыном нелепой справки на тот случай, если бы его принялись разыскивать по нечетко выписанному ордеру — в его руках оказался документ, подтверждающий промах Урицкого, он бы сумел раздуть скандал — он ведь жил еще прежними, дореволюционными, представлениями о законности! — и таким образом добиться освобождения сына.

План, может быть, был разработан и неплохой, но — увы! — ни присяжный поверенный Цветинович, ни его сын Василий даже и не догадывались о всей глубине подлости Моисея Соломоновича Урицкого. Он сразу раскусил выпускника реального училища…

«Во время выдачи мне просимого удостоверения, — пишет Василий Алексеевич Цветинович, — следователь Байковский, после нескольких незначащих вопросов, выяснивших, между прочим, мое случайное и весьма кратковременное состояние во Внепартийном Союзе спасения Родины, объявил мне, что задерживает теперь и меня…»

Вот так просто и без затей и была разрушена хитроумная комбинация гг. Цветиновичей. И, право же, тут трудно удержаться, чтобы не вспомнить слова из уже цитировавшегося нами рассказа Исаака Эммануиловича Бабеля «Дорога», слова насчет петроградских чекистов — «верных в дружбе и смерти, товарищей, каких нет нигде в мире…»

Хотя Урицкий, Байковский и их сподвижники по палаческому ремеслу и были исключительными мерзавцами, но принципы товарищества, какого «нет нигде в мире», были святы для них. Они покрывали друг друга всегда, во всяком случае до той поры, пока им самим это ничем не грозило…

Арест второго Цветиновича — яркий пример такой товарищеской взаимовыручки. Ну, проглядел что-то Моисей Соломонович Урицкий, ну, погорячился товарищ Юрша, когда арестовал не того человека… Ну и что из этого? Разве трудно арестовать еще и того, а не того запереть на всякий случай в одиночку? Стоит ли говорить о таких пустяках? Тем более, как мы знаем из признания И. Э. Бабеля Д. А. Фурманову, таких людей, как недоучившийся кадет Всеволод Цветинович или выпускник реального училища Василий, чекисты и за людей-то не считали, и совсем не интересно было, что думают они, что чувствуют, что испытывают…

19

Вчитываешься в материалы дела «Каморры народной расправы», и порою даже обидно становится за Моисея Соломоновича Урицкого. Сколько ума, сколько энергии вкладывал этот деятель, чтобы создать хоть какое-то подобие антисемитского контрреволюционного заговора, но у этих русских присяжных поверенных, статистиков, профессоров, офицеров, художников, журналистов не только не существовало никакой организации, но, более того, на допросах явно обнаруживалась их патологическая неспособность к заговорам вообще.

«Я никогда ни в какие партии не входил и теперь ни в какой не состою. Я человек дела, и не при моих годах (68 лет) начинать эту партийность». (Допрос С. Д. Быстрицкого, т. 3, л. 13.)

«С тех пор, как я поступил на военную службу, прекратил литературную деятельность и вообще отдалился от всяких политических вопросов, так как хотел жить более спокойно, а политика успокоения в жизнь не вносит…» (Допрос Л. Т. Злотникова, т. 4, л. 26.)

«Ни в какой политической партии как до революции, так и после нее не состоял и не состою. Будучи студентом, никакими общественными и политическими делами не занимался, даже после революции, будучи на военной службе, когда меня выбрали в Совет рабочих и солдатских депутатов, мне пришлось отказаться и просить о переизбрании, так как определенных политических тенденций у меня и тогда не было и я даже не представлял себе задач и работы этого Совета…» (Допрос Ф. А. Бронина, т. 1, л. 39.)

Несомненно, подобные «признания» раздражали Моисея Соломоновича. Он понимал — ив этом был совершенно прав! — что тут-то и кроется главный заговор. Отпираясь от любого участия в партийности, его подследственные тем самым стремились противодействовать «настоящей революционной кристаллизации», которой так добивались большевики. И все мог простить Моисей Соломонович, только не это. Ведь отступись тогда большевики, может