Мод застонала. Руки ее метнулись к горлу, словно чтобы помешать ядовитому веществу проникнуть в организм. Затем она отодвинулась на край матраса и села, обхватив колени руками. У нее действительно был такой вид, будто она ждет, что вот-вот спятит. Я подошел и опустился рядом с ней на колени.

— Не волнуйся, Мод, — сказал я, — В первый раз обычно бывает хороший полет.

— Да, — добавила Салли, — В первом полете редко бывают ужасы.

Я пошел в спальню за дневником, чтобы, как подобает исследователю незримого мира, записать все, что может обнаружиться во время этого путешествия. Теперь я хочу уговорить Мод пойти со мной в сад и посмотреть на траву. Это будет красиво. И правда, получилось красиво. Мод позволила отвести себя за руку, и мы втроем стали смотреть на траву, которая развевалась, как волосы на голове земли. Теперь я чувствую первый прилив адреналина. Я срываю травинку и передаю ее сначала Мод, а потом Салли, чтобы они хорошенько рассмотрели ее. Слова не нужны. Медальоны на платье Мод превратились во вращающиеся солнечные диски — это знак того, что мы полетели. Солнце превращается в огромную фабрику по производству иллюзий. Осмотревшись, я вижу, что попал в хорошую компанию. Вон в тени деревьев скользит Пан. На окраине леса персидский принц, разодетый как павлин, устраивает прием в изумрудной беседке. Слева от меня — Яма, бог смерти, с носом, вращающимся, как часовой механизм. Справа — Марсель Пруст, о чем-то разговаривает с акулами, собравшимися в бухте его любимого Кабура. Большой охотник до акул, этот Пруст. Брижитт Бардо приближается, покачивая бедрами. Потом она задирает юбку, так что становится виден верхний краешек чулка, и я вижу там другую, уменьшенную, Бардо, засунутую за край чулка, — она машет руками, как безумная, прося, чтобы ее освободили.

Салли «полирует» кислоту травкой. Ей нужно прикурить, но она просто поднимает мастырку кверху, и Ганеша с головой слона, сидящий на небесах в позе лотоса, нагибается, чтобы поднести ей зажигалку. Тут Салли пердит, и газы вырываются разноцветные, как радуга, и украшенные маленькими серебряными звездочками. Просто красота. Но Мод этого не видит. Она стонет и дышит с присвистом. Она так вцепилась в меня, что писать практически невозможно.

Тут мы с Салли поняли, что у Мод — плохой полет. Мы попытались выйти из наркотического бреда. Я не мог пошевельнуться, потому что Мод буквально прилипла ко мне. Поэтому Салли пошла в дом и принесла наше пособие по выживанию во время ЛСД-полета под названием «Психоделический опыт. Пособие, основанное на тибетской „Книге мертвых"», авторы — Тимоти Лири, Ральф Метцнер и Ричард Алперт.

— У тебя Гневные видения, — возвестила Салли, — Это знак дурной кармы, но если пройти эту фазу, то ты сможешь избавиться от своего «я». Впрочем, выбора у тебя нет.

Салли стала пританцовывать перед нами с книгой в руках, читая из нее нараспев:

— Как сказано в тибетской «Книге мертвых», вслед за семью мирными божествами наступает черед семи видений разгневанных божеств, числом пятьдесят восемь, мужского и женского пола, с огненными нимбами, гневных и пьющих кровь. Это так называемые херуки, которых мы не станем описывать подробно, поскольку западным людям гневные божества часто являются в различных обличьях. Вместо многоголовых мифологических демонов, воплощений ярости и гнева, их будут пожирать и мучить безличные высокотехнологичные механизмы для пыток и другие научно-фантастические ужасы…

Читая, Салли изображала херук и приспособления для пыток. Мод старалась не смотреть. «Помогите, пожалуйста. Пожалуйста, помогите мне», — продолжала стонать она. Хотя глаза ее были закрыты, я видел, как глазные яблоки вращаются под полупрозрачными веками. Неприкрытые одеждой части ее тела стали белыми, как кожа прокаженного. И пока я смотрел на них, они становились все бледнее, пока не достигли добела раскаленного цвета ядерного взрыва. Я больше не осмеливался смотреть на Мод.

Мой взгляд упал на открытые страницы дневника. Это была ужасная ошибка, потому что, как только взгляд их коснулся, он словно прилип к бумаге. Теперь я уже достиг кульминации полета, и я во власти наркотика: я навсегда прикован к страницам своего дневника. Я обречен жить только прошлым, а единственное прошлое, которое у меня есть, заключено на страницах дневника. Я вновь и вновь оказывался в описанных мной ситуациях. Сначала это было клево, особенно ранние фрагменты: как мы балдеем с Салли, как я курю дурь с Козмиком, слушаю «Сержанта Пеппера» — но когда все это повторяется несчетное количество раз, удовольствие улетучивается. Это так же, как с пластинками. Через какое-то время музыка теряет для меня свой эмоциональный заряд, и я уже больше не в состоянии ее слушать. Так было и в этой части моего полета, и каждый случай из дневника становился серым и невыразительным, сначала бессмысленным, а затем просто омерзительным. Это было все равно, что сотни раз повторять слово «пёс». Я обедал с Мод в «Веселом гусаре» тысячу раз, потом еще тысячу, пока не изучил каждую складку своей салфетки, не вызубрил наизусть меню и не пересчитал все пряди волос на голове Мод.

Когда я в миллионный раз сидел в «Веселом гусаре», я вдруг вспомнил толкача из «Райского сада Абдуллы», который продал мне наркотик, от которого я сейчас летал, и его тибетское одеяние (на самом деле я уже тысячи раз сталкивался с этим типом и тысячи раз заключал ту же сделку). И теперь мне пришло в голову, что я нахожусь в каком-то проклятом тибетском царстве мертвых, где Гневные видения питаются моей жизнью. Поначалу это царство мертвых представлялось мне огромным домом с множеством коридоров, но скоро у меня возникло ощущение, что хотя этих коридоров действительно много, их число ограниченно и каждый никуда не ведет. Уголки, куда я не заглянул при жизни, я уже никогда не увижу в своей новой и тягостной форме существования. Уголки, не описанные в дневнике, были для меня навсегда потеряны, и я часто корил себя за леность. Если бы только я больше писал! Если бы я зафиксировал хотя бы еще несколько деталей увиденного и сделанного! Всего лишь еще несколько случаев — и было бы совсем другое дело, твердил я про себя.

Самое странное, что я действительно попадал и был вынужден попадать снова и снова во все описанные в дневнике ситуации, включая те, которых никогда не было, — те, что я выдумал ради Фелтона. Так, я часто оказывался на стене, ограждающей игровую площадку выдуманной мной школы Св. Иосифа, где я беседовал с игравшими на ней детьми-фантомами. Я оказался в запечатанном лабиринте, созданном самим собой, и лабиринт этот, хотя и огромный, все время уменьшался в моем воображении, теряя не только масштаб, но и цвет и смысл. Я заметил, что Мод, по-прежнему терпеливо сидевшая за нашим столиком в «Веселом гусаре», занимает центральное место в лабиринте моей сумеречной жизни после смерти. Женщина, которую я обречен любить всю Вечность…

Мод трясла меня за плечо. Я открыл глаза. После стольких световых лет, проведенных в моем дневниковом прошлом, я был поражен, когда увидел, что сижу в саду у домика на окраине Фарнхэма.

— Питер, очнись! Очнись! — тревожно звучал голос Мод. — Питер, здесь твоя мать!

— Это невозможно, — сказал я, внезапно полностью протрезвев, — Она умерла.