– Если хочешь это так назвать.

Я слышу голоса.

Уровень кислорода падает.

Есть внутривенный доступ.

Он синеет. Давайте трубку.

Лихорадка, сорок пять.

– Они пытаются меня спасти. Лайи, должно быть, отнес меня в больницу.

– Не поможет. Многие из вас тоже попадали в больницу.

– Ты говоришь, что вы знаете все о Земле, о нас. На что похожа смерть?

– Способов умереть столько же, сколько людей. Некоторые гаснут, как задутая свеча. Для некоторых это словно закат, свет медленно уходит, и тьма побеждает все чувства, пока ничего не остается. Другие испытывают прямую противоположность – реальность выцветает, лишается смысла, становится белизной. – Говоря, Молара жестикулирует, как учитель. В ней чувствуется странная доброта.

Листья растения рядом со мной покрыты тлями. Я щелчком сбиваю одну, и она издает химический запах, в точности как в реальной жизни.

– Значит, вы убиваете нас всех и заселяетесь.

– По этому поводу нет консенсуса. Вопрос человечества не решен.

– Не решен?

У него остановилось дыхание.

Не остановилось. Ты неправильно читаешь. Позовите Олу.

Лицо Молары словно вырезано из дерева. Все линии плавные и четкие, их не размыло частичным стиранием, вызванным старением. Ее кожа отполирована. Ее рот выдается вперед по сравнению с остальным черепом, большие губы выпячиваются наружу, обнажая красноту внутренней поверхности. Как ее вульва. Ее пронзительные глаза словно препарируют меня, наблюдая, как я умираю.

– Где Аминат? Я не хочу, умирая, смотреть на свою мучительницу.

– Уверен, она хотела бы здесь быть. Она преследует тех, кто взорвал ее офис, – говорит Лайи.

– Разве они охотились не за мной?

– Нет, Кааро. У Аминат своя история, она не второстепенный персонаж твоей.

– Я уже умер?

– Надеюсь, что нет, – говорит Лайи. – Смотри. Из твоего окна виден «Наутилус». Ты когда-нибудь думал, прибегли ли ученые в конце концов к каннибализму? Никто и никогда это не обсуждает. Станция застревает на геосинхронной орбите, деньги на Великую Нигерийскую Космическую Программу улетучиваются, космонавты в ловушке, и никому не интересно, съели ли они друг друга.

– Я не понимаю, сплю я или нет.

– Каждый Новый год мне разрешают выйти на улицу. Я спокойно летаю, потому что это ночь фейерверков. Люди ожидают увидеть необычные огни в небе. Я свободен.

– Никогда не видел фейерверка в форме человека.

– Увидел бы, если бы жил в Лагосе, друг мой. – Он замолкает, и мне слышно движение. – У тебя гость, Кааро. Открой глаза.

Открываю. Лайи наблюдает, стоя у окна и оперевшись на подоконник, на нем все те же плохо сидящие шмотки из «Гудхэда».

Потом я вижу его стоящим в центре палаты, в ногах моей больничной койки. На нем одежда, но я знаю, что она органическая. На основе целлюлозы, биоразлагаемая, которую он сбросит, как змея – кожу, когда вернется к себе домой. Одежда – для чувствительных глаз людей, которых, оказывается, оскорбляют собственные гениталии. Он невероятно силен, но мягок и тих. В каком-то смысле он буквально обладает властью над жизнью и смертью. Он – бог Утопия-сити.

Я знаю его как Энтони и Полынь, и он обязан мне жизнью.

– Кааро, – говорит он.

– Космический захватчик, – говорю я. Даже мне мой голос кажется слабым.

Он усмехается:

– Это было очень давно, не так ли?

– Что ты здесь делаешь?

Он подходит ближе и убирает с пути капельницу, стоявшую сбоку от кровати.

– Я почувствовал, что твой свет гаснет, – говорит он. – Я пришел узнать почему.

– Ты что, не читаешь инопланетных газет, не ходишь в инопланетный Нимбус, или какую вы там херню используете, чтобы друг с другом болтать? Вы, ребята, решили меня казнить.

– Мы не все одинаковые, Кааро. И никакой казни не будет. Ты пойдешь со мной.

Ойин Да отодвигает меня, оказываясь перед Энтони, и он снова фокусируется на ней, поворачивая вслед за ней голову, все тело при этом неподвижно. Позади меня слышны вздохи и восклицания исцелившихся людей из леса. Я привык к вибрации, исходящей от столбов, но все время осознаю, что она есть. Москиты гудят и пикируют на меня. И сквозь все это – стрекот сверчков и движущиеся световые точки танатана, светлячков.

– Можно вас потрогать? – спрашивает Ойин Да.

Энтони улыбается:

– Люди часто испытывают это религиозное…

– Я хочу коснуться вашей кожи. Она выглядит странной, нереальной. Я хочу знать, какая она на ощупь, ее текстуру. – Ойин Да немедленно принимается щупать Энтони; странные они, умные люди.

Это правда, что кожа Энтони выглядит ненатурально. Он пахнет сломанными растениями, как поле, по которому прошелся плуг. Ойин Да прищуривается, склоняется и нюхает его одежду. Потом лижет его комбинезон.

– Вы одеты в растения, – говорит она с ноткой удивления и размышлений в голосе.

– Я сам их вырастил, – говорит Энтони. Его мыслей я так и не уловил. Возможно, он устойчив к моим способностям или не думает. Что абсурдно. – Вы расскажете мне, зачем пришли сюда?

Я говорю:

– Правительство послало нас, чтобы вас найти. Они хотят, чтобы мы подружились с вами…

– Говори за себя, Кааро. Я здесь, чтобы увидеть, как вы живете в гармонии с этими людьми, – говорит Ойин Да. – Я не работаю на правительство.

– Тогда идем, – говорит Энтони. – Я покажу вам, как мы живем и где ваши пропавшие представители.

– Вы действительно пришелец? С другой планеты? – спрашивает Ойин Да.

– Формально, я пробыл на Земле дольше вас обоих. Ко времени вашего рождения мои организмы уже были частью биосферы. Ставит под сомнение ваше представление о пришельцах, не так ли?

Ойин Да молчит, но я чувствую бурление мыслей в ее голове, слишком быстрое, чтобы уследить за ним.

Ориентируясь по электрическому свету столбов, он ведет нас вверх по пригорку. Разбитые обломки черного штурмового вертолета лежат на боку, искореженный пропеллер наполовину погружен в почву. Тел я не вижу. По сторонам тропы мерцают во мраке яркие точки. Они мигают, и проходит минута, пока я осознаю, что это глаза, отражающие свет. Из кустов за нами следят живые существа с невысокими, приземистыми телами. Они не издают звуков. Их тела блестят. Ойин Да замедляет шаг, и я чувствую ее любопытство.

– Не трогайте их. Эта слизь на их телах – нейротоксин, – говорит Энтони.