— Иди сюда.

Она послушно легла рядом.

Он гладил её волосы, закручивал на палец кончик косы.

— Завтра я приду к твоему отцу свататься. Будь готова. Сонечка счастливо вздохнула и поцеловала его в шею.

— Мы будем жить долго и счастливо, и у нас будет много детей, — продолжал он немного насмешливо, как бы нарочно говоря именно то, что она хотела услышать.

Сонечка целовала его подбородок. Она гладила его руки, трогала пальцы, рисовала кончиком косы узоры у него на груди, пока он не положил конец ее нежностям, крепко обхватив руками и прижав к себе. Все повторилось вновь.

На рассвете Вознесенский проводил девушку на берег, где мирно паслась привязанная к березе лошадь. Соня возвращалась к себе в Останково в совершенно новом состоянии обостренного восприятия. Она смотрела вокруг, и все, что видела, мгновенной печатью откладывалось в ее сердце. Обгорелая ель-перо, сосна-шапка, поляна для пикников… Все это он, о нем, с ним… Все это принадлежит им двоим, потому что с самого детства существовало в их жизни, объединяло их, было общим.

— Слышишь, Ласка, он — мой… Мы поженимся, — шептала она, наклоняясь к голове лошади. — Совсем скоро.

Сонечка ехала полями, делая крюк, и к своему дому приблизилась с задов, намереваясь потихоньку поставить Ласку в стойло и через кухню пробраться к себе. Но едва она вышла из конюшни, сохраняя на лице блаженную улыбку, дверь дома распахнулась и на крыльце появился Данила Фролович — в жилетке и сапогах, будто давно был на ногах или же не ложился вовсе.

— Где была?! — грозно спросил он, уперев кулаки в упругие бока.

Сонечка продолжала смотреть на отца с улыбкой, которая пожившему человеку могла сказать многое, если не все.

— Говори, где была! С кем?! — Ноздри Данилы Фроловича вздрагивали, крупное лицо наливалось краской.

Сонечка смотрела на отца и медленно, очень медленно возвращалась в реальность. В эту ночь она потеряла голову от любви и забыла, что она послушная дочь, что гулять без спросу по ночам недопустимо, что отец бывает грозен в приступах ярости. Впервые она обо всем забыла, а вспомнив, не испугалась, а разозлилась. В нее потихоньку, исподволь, толчками, вливалась бешеная ярость отца, их кругловское упрямство, и у нее тоже стали вздрагивать ноздри.

На крыльцо выскочила босая мать, стала делать знаки за спиной отца.

Соня нарочно на нее не смотрела. Она не маленькая. Думают, вечно будут ей указывать? Достаточно того, что с позором сняли ее с поезда, когда она, объятая благородным порывом, пробиралась на фронт! Тогда она покорилась, сдалась. Но теперь — ни за что!

— Уйди, Варвара! — заорал отец на жену. — Пусть ответит, с кем шлялась всю ночь! Хорошую ты дочку вырастила! Стыд потеряла! Родителей позорит!

— Ну, Соня, скажи отцу-то, чего молчишь?..

— Не скажу! — заявила Соня, слушая, как упрямая уверенность затмевает в ней все остальные чувства.

— Отцу перечить? — Данила Фролович схватил висевшие на перилах крыльца вожжи. — С Ленькой Кожаным милуешься? Который отца родного гноит? Убью!

Вожжи просвистели в воздухе, Соня зажмурилась. Удар прошелся по руке и груди. Почувствовав обжигающую волну боли, девушка метнулась к воротам, распахнула их.

— Довольно с меня! — клокоча обидой, бросила она в искаженное гневом лицо отца. — Ухожу от вас совсем! Не маленькая!

— Сонька, вернись! — истошно выкрикнула мать, пытаясь догнать дочь.

Но Данила Фролович остановил жену:

— Пускай скачет к своим голодранцам! Поголодует — прибежит! Ничего, ей Ленька-сатрап наше добро презентует! Не пропадет!

Давясь обидой, Сонечка бежала по избитой дороге к наплавному мосту. Перебежав длинный, чуть подрагивающий от шагов мост, она остановилась, чтобы перевести дух. Коса растрепалась, кое-где в прядях запуталась сухая трава. Подол юбки был сильно помят. Невеста… Сонечка невесело усмехнулась.

Было еще очень рано. Город только-только просыпался. В Останково и в Заучье кричали первые петухи, кое-где в Нижнем посаде выгоняли коров. Не может же она в такое время в таком виде заявиться к Вознесенским?! Нет, это исключено. Она пойдет в школу, где ночами дежурит знакомая сторожиха и где можно хотя бы привести себя в порядок.

Приняв такое решение, Сонечка в ту минуту почти успокоилась. Только какой-то внутренний тревожный мотив тоненько звал ее в другую сторону, на Троицкую улицу. Что-то, что пыталась она притушить здравыми доводами рассудка, толкало ее туда, где сквозь зелень тополей проступал силуэт Троицкой колокольни. Потом, позже, Сонечка тысячу раз задаст себе неумолимый в своей жесткости вопрос: почему тогда, летним утром 1918 года, она не послушала сердца, а вняла холодным доводам рассудка?

И, не найдя оправдания, так и не сможет себя простить.

Тем временем Владимир, привязав лодку и захватив снасти, возвращался домой. Калитка в палисаднике была не заперта, значит, кто-то проснулся. Может быть, матушка успела гречневых блинов испечь…

Он влетел на крыльцо, сложил снасти в сенях. Распахнул дверь и остановился на пороге. В большой прихожей на лавке сидели двое в военной форме старого образца, но без знаков отличий — по-новому. По их суровым неприязненным лицам он понял сразу, зачем пришли.

Сонечка о случившемся узнала от Аси. Они столкнулись у больницы, Ася молча схватила Соню за рукав и увела на берег,

— Владимира арестовали.

Сонечка смотрела на подругу, плохо вникая в смысл. Что значит — арестовали? Кто арестовал? Этого никак не может быть, ведь сегодня… До нее наконец докатился смысл сказанного Асей. — Кто?! Когда?!

— Ночью пришли двое. Сказали, что из военной комендатуры… Все обыскивали, даже Юлиана из кроватки велели поднять… Ничего не нашли, кроме наградного пистолета. Ты знаешь, Соня, я думаю, его отпустят. Или же призовут снова. У них там, напорное, военных специалистов не хватает…

Утешая потрясенную Сонечку, Ася и сама верила в то, что говорит. Она не могла знать, что именно сейчас, в эту самую минуту, конвойный солдат закрыл дверь камеры за ее мужем — Алексея Вознесенского арестовали прямо в полку, предъявив обвинение и немецком шпионаже. И что теперь жизнь обоих братьев висит на волоске.

Когда Августина шла на работу, Алексея вели на допрос по гулкому коридору.

В кабинете, куда его привели, сидел уставший от бессонных ночей военный. Из бывших — определил Алексей и с некоторым облегчением подумал: свой. Они смотрели друг на друга, и, как Алексею казалось, они оба понимают, но вынуждены делать вид, что не понимают друг друга. Происходит то самое, что отец называет «игра в солдатики».

— Расскажите, Вознесенским, как попали в плен. Сотый раз, наверное, за последний год Алексей рассказывал свою историю. Как попадают в плен? Был ранен. Пришел в себя уже в плену.