– Вон пошли, – знакомая сталь в голосе и никакой слабости, никакой хрипоты. – Позову, когда будет надо.

Снег сыпется, мелкая-мелкая крупа, колючая, холодная, тает на руках. А на белой земле расцветают красные пятна. Кровь. Моя. Наверное. Сглотнуть вязкую слюну, пытаясь не потерять равновесие, вытереть кровь. Хотя какая уже разница.

Никита молчит, ощущаю его присутствие. Странная наша связь, даже жаль, что оборвется.

– Я твой револьвер взял. Одна пуля, как прежде. Помнишь?

Помню. Бельгийский, образца 1895 года, системы братьев Наган, прообраз того, который носит сам Озерцов. На рукояти щечки заменены на накладки из слоновой кости, орнамент в индийском стиле, выполнены в единственном экземпляре, причем одна чуть темнее другой, и узор не совсем симметричен.

Я помнил этот чертов револьвер, подаренный мне перед самой революцией, в мельчайших деталях. Я думал о нем и о том, что могилу будет тяжело рыть, земля-то твердая.

Дуло уперлось в затылок.

– Извини, но в руки не дам, – это снова был прежний Озерцов, тот, до болезни. – Мало ли что. Давай, посчитай со мной, Сергей Аполлонович… до десяти. Сумеешь?

Сумею. Наверное.

– Раз… – Никита говорил громко и четко.

– Раз, – разлепить губы, склеенные кровью, голоса своего не слышу, но все равно. До десяти. Десять ступенек, десять шагов до темноты. Боли не будет, он обещал.

– Два.

– Два… – дуло у затылка, совсем как в первый раз, на том хуторе… и женщина с топором в голове. – Три.

Я понял, что произойдет, за мгновенье до того, как это случилось.

Десять – слишком долго для Никиты.

– Три, – повторил он. И вдруг стало очень больно. И очень темно. Только снег светился красным… похож на знамя.

Зато я выиграл в эту игру.

Искала ли? Заплатила деньги и ни разу не поинтересовалась, что они узнали. Что он узнал, мой дальний родственник, мой непонятный враг, к которому нет ни ненависти, ни жалости – непонимание только, отчего же все так нелепо получилось.

– Прийти? – переспросил Руслан. – Полагаю, поначалу у него была такая мысль, прийти к вам. Но дальше что? Родство слишком уж далекое, даже не троюродное… четвероюродное? Не знаю, бывает ли такое. В лучшем случае он мог рассчитывать на вашу вежливость и хорошее воспитание. Чай с тортом, открытки к Новому году и дню рождения, небольшие сувениры. А ему хотелось большего, верно?

– Я имел право, – жестко сказал Олег. Олег – в честь дедова брата, от которого осталась пара фотографий и прабабушкины истории. – Я имел право. Я все узнал. Ее дед стал академиком, известный филолог, переводчик… карьерист. А мой на заводе всю жизнь… он тоже талантливым был, но сиротой. Бросили и даже не искали.

Искали, я-то знала, что искали, и прабабка моя, и супруг ее.

– А отец ее? Тоже карьерист. Выполз в чиновники. Во власть. Н-наворовал… а она на эти деньги бизнес открыла. Б-бизнесменша хренова.

Не на эти, мне муж дал, мой покойный и любимый муж. Он вытащил профессорскую внучку из раковины, он заставил меня заниматься делом, которое я поначалу ненавидела. Он помогал. Он ругал. Он требовал.

Наверное, сейчас он бы мною гордился.

– Мой отец на з-заводе… а меня – в милицию. К-карьера… если бы иначе, я бы тоже… бизнес… машина… хата нормальная, а не конура… даже ремонт сделать не на что.

А у меня дизайнерское оформление, хай-тэк и зеркало во всю стену. Было зеркало, теперь пустая рама, на проплешину похоже. Стыдно.

И обидно. Я же не виновата, что получилось так нелепо. Не я выбирала, кем родиться.

– Я имел право на это наследство. Имел.

Наследство? Но я ведь живая!

– Так уж получилось, – встрял в разговор Руслан. – Олег Никитович рассудил, что имеет полное и законное право на все имущество, которым обладала Яна Антоновна. Однако, имея юридическое образование, он понимал, что закон вряд ли учтет события многолетней давности, значит, вопрос суда и легитимного изъятия своей доли наследства отпадал.

– В-верно, командир. И красиво. Продолжай.

– Некоторое время он просто наблюдал, собирал информацию, возможно, искал иные способы, скажем, случайное знакомство, легкий роман… но ваша личность, Яна Антоновна, и ваш образ жизни подтолкнули к другой идее. Весьма и весьма рисковой идее.

– Риск в крови… от прадеда-комиссара… вот кто не боялся ни черта, ни Бога… всегда выигрывал… я тоже хотел… раз в жизни… всего раз… дед ведь старшим был… главный наследник… а она присвоила.

Не могу слушать, не хочу. Уйти? А Данила как же? Он имеет право знать. И Костик тоже. Легко коснулся локтя, кивнул – успокаивает, дескать, все в порядке.

Какой порядок, если все так нелепо. И запахи, отчего здесь столько запахов? Отвыкла я. Стерильная белизна воняла хлорированным апельсином. И кровью, хотя крови здесь не было, и гнилью, и резкими мужскими дезодорантами, туалетными водами… людьми.

Выбраться. На воздух. Не важно куда, лишь бы из этой клетки-палаты.

– С одной стороны, вы, Яна Антоновна, человек, известный деловой хваткой и скептическим отношением к людям, – это снова Руслан. Спасибо, вывел из приступа внезапной паники. Я спокойна. Все хорошо. Все закончилось. – С другой – если разобраться, вы очень одиноки. Единственный человек, которого в полной мере можно назвать вашим другом, – Константин Сергеевич, личность неординарная и неоднозначная.

– Спасибо на добром слове, – откликнулся Костик. А Руслан и не заметил, Руслан рассказывал. Нравится ему это занятие, вижу, что нравится. Еще один из милиции тихо сидит в углу, не перебивает, грызет себе колпачок от ручки и слушает, задумчиво так, внимательно.

– Итак, составив список наиболее близких вам людей, видим следующую картину. Первым номером идет ваша сестра, Наталья…

Ташка-Наташка… уехавшая из Москвы и моей жизни, близко-далекая, вравшая по телефону, будто все в порядке, и ни словом не обмолвившаяся о проблемах. А я и не спрашивала, я своими занималась, где уж тут про чужие слушать.

– Ее сын и ваш племянник Данила, на тот момент состоявший в рядах местной радикальной группировки…

Данька поежился, нахохлился и руки на груди скрестил. Закрылся, значит, не желает про группировку слушать, и правильно. Незачем теперь.

– И ваш близкий друг, довольно известный хирург Ористов. Все трое упомянуты в вашем, Яна Антоновна, завещании. Ну, а четвертым в нем значился тот, кто предъявит нотариусу доказательство родства с вашим покойным дедом.

Крест. Мертвый Крест, проклятый крест, единственная нить в прошлое. Порыв души и хулиганское желание приукрасить последнюю волю вот такой любопытной деталью. Про деталь сказал нотариус, а я согласилась, что да, и вправду любопытно.