* * *

Ида со смешанными чувствами смотрела на платье из золотого камчатного шелка, которое служанки только что помогли ей снять. Она имела немало красивых платьев, когда была любовницей Генриха, но это затмило их все украшениями, подобно десерту в конце пира. Хотя платье было сшито по ее мерке, Ида сомневалась, что оно подходит ей.

Роджер неспешно вошел в комнату и заключил жену в объятия. Он снял богатую котту и золотую перевязь, которую надел ему на бедра король Ричард.

– Графиня… – Он поцеловал Иду в ухо.

Та вздрогнула и прильнула к нему:

– Так странно отзываться на этот титул.

Она почувствовала, что муж улыбается ей в шею.

– Вы привыкнете.

– Как и вы, милорд, к вашему.

– Подозреваю, он еще не скоро утратит первозданный блеск, – признал Роджер, – хотя знаю, что расплачиваться придется тяжелым трудом.

Но она не слышала в его голосе досады, только собственническое удовлетворение. Какой долгий путь они оба прошли! Оборачиваясь назад, Ида едва различала на горизонте невинную девочку с ее надеждами и мечтами, а у женщины, которой она стала, совсем иные устремления, в то время как Роджер, вполне возможно, стремился к одной и той же цели все годы своей юности и зрелости.

Ида надеялась, что ее первенец будет на церемонии, но он отсутствовал при дворе, обучаясь в замке Дувр. Она подавила разочарование, чтобы сосредоточиться на триумфе Роджера, главном событии дня, но легкий оттенок печали остался.

Муж отпустил ее и лег на кровать, закинув руки за голову.

– Пока мы в Лондоне, я наведу справки о каменщике и плотниках – весной надо начать работы – и найду инженера, чтобы сделал проект.

Ида присоединилась к нему, и Роджер притянул ее в объятия.

– Фрамлингем будет величайшей крепостью Восточной Англии – лучше Орфорда или Касл-Акра! – с азартом произнес Роджер. – На этот раз замок простоит множество поколений. Мы больше не топчемся на месте и не плетемся по чужой колее. Мы строим будущее для наших сыновей, и их сыновей, и сыновей их сыновей.

* * *

Гундреда поднялась с колен в церкви приората Девы Марии в Тетфорде. Ее суставы затекли, все тело болело, и не только под грузом прожитых лет. Она ощущала себя помятой, измотанной, потрепанной жизнью. Она потеряла все и ничего не могла поделать.

Ее старший сын поднялся с могилы отца и перекрестился. Нижняя губа Гуона была выпячена, а морщины между глаз словно высекли в камне.

– Мой отец не хотел, чтобы Роджер стал графом. – Гуон дышал так бурно, что беличий мех, которым был оторочен его плащ, шевелился. – Искренне не хотел.

– Я знаю, – ответила Гундреда, – знаю.

Гуон сжал губы, и его рот стал похож на перевернутый лук. Рот его отца, призрак его отца.

– Отец никогда не любил Роджера. Это я был рядом с ним. И не позволю незаконнорожденному чурбану отобрать мое наследство. – Гуон сердито посмотрел на могилу. – Если отец избавился от первой жены, какого черта он не избавился и от Роджера?

– Потому что был глупцом, – ответила Гундреда, – и совершил ошибку. – Ее собственный взгляд, брошенный на могилу, был полон отвращения. – И теперь мы расплачиваемся за нее.

– Это еще не конец! – прорычал Гуон. – Я буду рядом с королем, а мой единокровный брат – нет.

– Да, – скривилась Гундреда, – он будет строить свой великий замок во Фрамлингеме, чтобы похвастаться победой.

Она слышала, что у замка будут толстые стены с боевыми башнями по всему периметру. Слухи о намерениях Роджера отравляли ее душу горечью. Она даже видела на дороге телеги, которые перевозили бревна и камень с барж в Ипсуиче, и прокляла их, когда они прогромыхали мимо.

– Ну и пусть! – рявкнул Гуон. – Король будет слушать меня, а это в десять раз дороже, чем груда камней. Фрамлингем разрушили однажды, его можно разрушить и снова.

Он бросился к двери и грубо протиснулся мимо монаха, который пришел заправить церковный светильник. Гундреда вышла следом за сыном и направилась в гостевые покои, где их спутники готовились ко сну. Завтра Гуон и ее муж вместе со своими людьми отправятся к порту на южном побережье, и, возможно, она их больше не увидит. Остается младший сын, никчемный бездельник, любитель смотреть на огонь, а какое из него утешение?

Замок Виндзор, октябрь 1191 года

Роджер, хмурясь, размышлял о новом шлеме. Старый, с прямой носовой пластиной, служивший ему еще до Форнхема, отправился в запас. У нового был лицевой щиток с отверстиями для дыхания и прямоугольными прорезями для глаз. Обзор оказался хуже, но степень защиты выше. Как обладателю графства, Роджеру подобало иметь новейшее снаряжение самого высокого качества. Он заказал шлем у оружейника, рекомендованного Уильямом Маршалом, который настоял на самом лучшем. Роджер надеялся, что шлем предназначен только для парадов и не пригодится в бою. Он убрал шлем в кожаную сумку и велел оруженосцу отнести его во двор и погрузить на вьючную лошадь. Прибыл Анкетиль, одной рукой держась за рукоять меча, другой отводя соломенные волосы со лба.

– Люди готовы, милорд, – сообщил он. – Граф Суррей только что спустился во двор, как и епископ Лондонский.

– А епископ Илийский? – спросил Роджер.

– До сих пор у себя в комнате, – поморщился Анкетиль. – Если бы все зависело только от него, мы бы никуда сегодня не поехали.

Роджер проверил застежки на перевязи меча.

– Но ведь это зависит не от него… даже если он желает другого. Он должен ко всеобщему удовлетворению ответить на вопросы.

– Он так не думает, – покосился на него Анкетиль.

Роджер надел подшлемник, служивший также и шляпой.

– Дайте ему еще чуть-чуть времени, а потом я вытащу его за епископский посох, если понадобится.

– Королю Ричарду не следовало назначать его юстициарием, – мрачно произнес Анкетиль. – Все равно что запустить волка в овчарню и думать, будто он не тронет овец.

Роджер поморщился в знак согласия. Ричард выступил в Крестовый поход год назад, и за это время дела в Англии приняли опасный оборот. Канцлер Лонгчамп оказался тираном и объявил, что король разрешил ему делать все, что угодно, на благо Англии. Однако «благо Англии» оказалось тесно связанным с благом Лонгчампа и его родственников, которые захватывали замки и земли, а тех, кто протестовал, именем короля бросали за решетку. Брат короля Иоанн использовал растущее негодование к своей выгоде и охотно встал на сторону угнетенных. Началась нешуточная борьба за власть, и Роджер не обрадовался, оказавшись в ее гуще. Не будучи юстициарием, как Уильям Маршал или Джеффри Фицпитер, он все же по уши увяз в вопросах правления и был вынужден трудиться в обществе человека, которого искренне не терпел, причем ситуация становилась все более опасной.