— Э? Фатик, душа моя, ты бы спросил еще, сколько лиг до Луны! Они тайные, Ковенант не раздобыл их имен. Это Братство… Оно взялось пять лет назад словно из ниоткуда. Раз — и пожалуйте. Среди дворян ходят слухи, что это божья кара за грехи отдельных патрициев.

Да-да, божья кара, а еще божья роса.

— Хотя иные утверждают, что за Братством стоит третья сила — но какая, никому не известно.

Третья сила? Хм.

— Шепот, Фатик! — бесцветно сказала Виджи. Она казалась статуей из алебастра.

Гритт! Я не различал никакого шепота!

Дальнейший рассказ Отли был прост. Безликое Братство круто взялось за дело, и за несколько лет изрядно подточило престиж королевской власти. Ковенант, не в силах сладить с тайной организацией (перевешав всех грамотеев подчистую, дворяне крайне осложнили бы себе жизнь), опомнился и нанял бродячую актерскую труппу, чтобы эту власть укрепить. Настоящий Амаэрон Пепка, межеумец, сидел во дворце Верхнего города и тупо гыгыкал. В это время Отли-Амаэрон раскатывал по Мантиохии и, ничтоже сумняшеся, укреплял пиетет к богоданной власти: чинил суд и расправу, лечил наложением рук, призывал выдавать смутьянов и запрещенные книги.

По сути, мой старый товарищ работал провокатором.

Весть о хождении короля в народ широко разошлась по стране и принесла Ковенанту долгожданные плоды, и немудрено: простые люди стараниями патрициев были наивны, как дети.

— Я дарю им чудо видеть государя… — молвил Отли с неясной улыбкой. — А какой прием мне устраивает толпа! — Он окинул меня прищуренным взглядом. — Что хочешь спросить, мой друг? Не променял ли я свой дар на глупости и преступления? А кто сказал, что революция Братства, которую я в меру сил заглушаю, благо? Это кровь, и кровь большая. А я давно принял как догму, что штиль всяко лучше бури, и для меня, и для общества.

— Некогда ты утверждал обратное. То, что нельзя изменить поступательно, часто ломают через колено.

Он смял креветочный панцирь. Сенестра резанула меня взглядом. Виджи напряглась, только Олник продолжал самозабвенно хрупать косточками.

— Тогда я был молод и глуп, сейчас — стар и умен. Я стар, Фатик, я очень стар… Я за порядок. Меня пугает власть толпы и черни. Мне по душе раз и навсегда установленный порядок, когда каждый сверчок…

Пучеглазый служка опрокинул с соседнего стола пустой кувшин. Кувшин разлетелся на сотню осколков.

Я хотел обмолвиться, что чернь такова потому, что Ковенант издревле держит народ в подлейшей рабской тупости, но сказал:

— Почти как Веринди с ее кастами. Рожденный слугой навсегда слугой и останется.

— Зато там порядок. — Он повторял это слово как заклятие. — Там благопристойно. А я слишком стар…

Недоброе предчувствие кольнуло мое сердце.

— Тебе пятьдесят, старый ты хрен, — сказал я, вымучив квелую усмешку. — Самый расцвет для мужчины.

Немного лести в холодной воде…

Взор Отли прояснился.

— И я не продал свой талант, Фатик, не разменял его на халтуру. Скорее, это творческий компромисс. У меня ангажемент в Верхнем городе. Сегодня вечером я играю для семейства Валентайнов. Патриции — чудесная, просвещенная публика. Они славно принимают любые мои пьесы. Думаю, примут даже ту, что освистала чернь в Хараште из-за одного мелкого карлика…

Гном сделал вид, что не слышит. А я подумал, что люди, они, черт подери, меняются, и, как правило, в худшую сторону. Нехитрая истина, которую каждый раз с изумлением открываешь заново, сталкиваясь с друзьями, которых давно не видел. Жизнь удар за ударом, последовательно выбивает из людей все лучшее, оставляя только эгоизм, самую распаскудную штуковину на свете. Ну а оправдания для своего эгоизма человек всегда найдет. Он обрядит его в одежды возвышенных целей, если понадобится, закамуфлирует, спрячет.

— Патриции охочи до любых спектаклей, даже запретных. Тем более запретных. То, что запрещено для простецов, для них разрешено. А уж как они платят… По окончании гастролей я уплыву в Талестру и куплю там дом под театр!

Я спросил, не боится ли он, что Безликие выследят их и поставят труппу на ножи.

Отли беспечно рассмеялся.

— Нет, друг мой. Мы выступаем в гриме, после — разоблачаемся вдали от чужих глаз. На представлении у нас дворянская охрана, одетая под солдат. Кроме того, у меня постоянные охранники, — он мотнул головой в сторону четверки говорливых орков. — Под кафтанами у них ножики длиной с мой локоть. Мы раскатываем по Мантиохии уже вторую неделю, сегодня дали второе представление в Ридондо, и пока — никакой слежки. Однако оставим мои дела: во мне гуляет смутная загадка, что нужен я тебе не просто так.

— Нет, не просто так, Отли.

— Тогда изложи свое дело.

Ну я и рассказал.

* * *

На улице я переглянулся с Виджи, и мы смотрели друг на друга, пока колокол на Башне вызванивал третий час. Отли сбежал.

Значит, не вышло. Городу конец.

— А я точно похож на чумного? — Олник встал; большое овальное зеркало в торце фургона отразило плечистого гнома в подштанниках цвета моркови и ботинках цвета яичного желтка. Он повернулся к зеркалу лицом, или, верней, тем ужасом, которое теперь заменяло ему лицо, и рассматривал свое отражение с некоторым даже удовольствием.

— Ох, батюшки… Бесприданец[23]какой-то. Нет, я точно похож?

Лицо бывшего напарника напоминало вареную свеклу, глаза окружали чернильные тени, а по его телу я щедро разбросал полтора десятка багровых, покрытых лаком гноящихся бубонов.

— Поворотись-ка, братец… Угу… Горожане тебя не забудут никогда, а кое-кому ты будешь до смерти являться в кошмарах.

Он взъерошил короткие черные волосы, высунул и спрятал язык.

— Ну, тогда ладно!

Поскольку борода у Олника еще не слишком отросла, в гриме он походил на крепкого крестьянина невысокого роста, чумного крестьянина, разумеется.

Первый акт пьесы я назвал «Операция „Чумной карлик“» — конечно же про себя. Олнику не стоило знать, что я сравнил его с каким-то там краснорожим коротышкой.

В гримировальном фургоне Отли, который я загнал на Пикник Орна неподалеку Торжища, нас было пятеро: я, Виджи, Олник, Имоен и Скареди. Великолепная пятерка лицедеев, проездом — а верней, проплывом из Ридондо в Дольмир. Спешите видеть, только одно представление — зато бесплатно!

Я пыхтел над гримом, малевал уродства быстрее быстрого и чертовски взмок. Из отдушин в потолке падали густые лучи предвечернего солнца. Нужно сказать Отли спасибо — он подобрал стойкие к жаре краски. Он всегда основательно подходил к гриму и реквизиту, старый и, пожалуй, бывший товарищ.