Тут Джессон резко отпрянул. Он едва успел увернуться от падающего лезвия.

— Чисто бреет, — заметил я, но моя шутка успеха не возымела.

Луч света направил нас к кожаному кошельку, лежавшему на полу. Я подобрал его, зная, что Джессон не осмелится сделать этого, потряс и высыпал содержимое ему на ладонь.

— И что прикажете нам с этим делать? — спросил Джессон, позвякивая дюжиной тусклых серебряных монет. На вопрос его ответил очередной луч света. Он указывал на центральный коридор в крыле здания. — Что за…

Джессон умолк, потрясенный открывшимся перед нами зрелищем. Мы оказались в центре складского помещения, битком набитого автомобилями старых марок, а также разного рода механизмами. К чести Штольца, все они были идеально отреставрированы, но, похоже, не функционировали. Неподалеку от нас находился старинный кофейный автомат, сверкающий никелированными боками и кранами.

Луч света сконцентрировался на великолепном механическом пианино. Джессон приблизился к нему и сунул в щель старый десятицентовик. Инструмент ожил.

— Вот чертяка, — пробормотал Джессон, услышав первые аккорды.

— Что не так?

— Симфония Гайдна номер сто один в ре миноре.

— Ну и что с того? — Мне становилось все труднее разыгрывать недоумение.

— Известна также под названием «Часы». Возможно, вы заметили, что я иногда играл из нее отрывки. Да, точно, он просто смеется над нами!

— Кто, Куко?

Джессон вздохнул.

— Да никакой не Куко, Александр. Штольц, вот кто.

Звуки музыки стихли, и луч света направил нас к механической гадалке — деревянной кукле в виде турчанки в человеческий рост, которая обещала «провидческое предсказание судьбы всего за пять центов». Джессон сунул в рот гадалке монету и повернул тяжелую рукоятку. Глаза куклы под кожаными веками закатились, челюсть задвигалась.

— Ви-и-и ла-а-а Ренннн!

— Да здравствует королева? — предположил я.

Джессон резко развернулся на каблуках и крикнул прямо в камеру наблюдения на потолке:

— Довольно! Прекратите, Штольц, вы уже высказались! Выходите! Эй, где вы там?

В ответ на этот вызов луч света подвел нас к отгороженному бархатными канатами пятачку в дальнем конце ангара. К одному из столбиков была прикреплена записка следующего содержания: «Время пришло».

Надо сказать, что, кто бы ни наблюдал за этим зрелищем, возникшим в пустом пространстве, — библиотечный работник, коллекционер, вор или лжец, — каждого из них сразила бы наповал его необыкновенная, почти осязаемая красота. Как именно Штольц достиг такого эффекта, для меня до сих пор остается загадкой, хотя я и ознакомился с последними разработками в области лазерных технологий и оптических эффектов. Из простого снимка он соорудил трехмерное изображение часового механизма, тикающего брегета времен Марии Антуанетты, блистающего и искрящегося великолепием, словно драгоценный камень.

Он материализовался примерно футах в восьми над отгороженным пространством и сверкал, дразня своей недосягаемостью, точно хрустальное яйцо, пляшущее на невидимом гребне морской волны. Теперь такое кажется мне невозможным. Ну что, скажите, может быть особенного в тикающем часовом механизме? Но поговорите как-нибудь с ученым-химиком, специализирующимся на пигментах. И он скажет вам, что даже обычная краска может кого угодно привести в полный восторг, если художник с умом ее использует.

Джессон стоял совершенно неподвижно, завороженный этим волшебным зрелищем. На лице его отражались одновременно восторг и страх. Примерно через минуту он положил руку на бархатный канат. И мне показалось, что часы затикали еще громче и многозначительнее, словно вот-вот собирались привести в действие взрывной механизм.

— Может, нам лучше отойти? — сказал я. — Бог их знает, как там работают эти детекторы.

Но Джессон меня не слышал. Он был заворожен созерцанием предмета, которого так жаждал, которым хотел заполнить пустующую ячейку. Все остальное, похоже, значения для него не имело. Внезапно он приподнял одну ногу, потом — другую, перешагнул через канат и начал подпрыгивать, пытаясь ухватить часы. Но всякий раз, когда пальцы его, казалось, вот-вот схватят брегет, тот отодвигался на дюйм. Вскоре Джессон устал и опустил руки в прямом и переносном смысле. А «Королева», как бы приняв его капитуляцию, медленно проплыла над бархатными канатами и исчезла за брезентовым кузовом старого автомобиля.

— Так, ребятишки. Может, объясните, что это вы здесь делаете, а?

Перед нами, поставив одну ногу на бампер «форда», с пультом дистанционного управления в руке возник Штольц. На губах его играла самодовольная улыбка.

— Часы? Где часы? — взвыл Джессон.

Вместо ответа Штольц нажал на кнопку пульта. Откуда-то сверху спустился телевизор, экран его засветился голубоватым мерцанием, и на нем возникли сцены нашего проникновения в ангар. Остановив демонстрацию на эпизоде, где Джессон, подпрыгивая, пытается дотянуться до брегета, Штольц покачал головой и заметил:

— Сдается мне, вас вполне можно засудить за незаконное вторжение в частные владения.

— Мы никаких законов не нарушали. Ворота были открыты.

Штольц окинул Джессона скептическим взглядом.

— Это посреди ночи, да? Когда в здании нет ни одного сотрудника? Что ж, пусть полиция решает.

— Погодите минуту, — сказал Джессон. — Уверен, мы сможем решить эту проблему в частном порядке. Я был готов предложить вам…

— Извините, дружище, но ведь вы сами видели записку. Время пришло. — И с этими словами Штольц снова надавил на кнопку пульта дистанционного управления.

Сначала на экране возникла огромная гильотина, которую мы видели на входе в ангар. Затем появился другой план — камера опустилась, и на экране возникла «Королева». Она лежала на деревянной плахе прямо под лезвием гильотины.

— Прекратите! — крикнул Джессон.

Крупный план: увеличенные зубчатые колесики часов движутся по сапфировым палетам. Крошечный золотой молоточек поднимается и опускается, издавая мелодичный звон.

— Пожалуйста! — взмолился Джессон. — Неужели мы не можем договориться по-хорошему?

Фигура в черном плаще с капюшоном приблизилась к плахе и поправила часы — так, чтобы смертоносный удар пришелся прямо по ним. И тут мы заметили, как из-под плаща высунулась бледная рука с татуировкой на запястье.

Затем без всякого предупреждения, без барабанного боя и пения фанфар нож начал опускаться.

Эти три секунды показались нам вечностью. Штольц специально показывал все в замедленной съемке. И вот нож рухнул. Результаты, как и следовало ожидать, оказались плачевными.

Все это время я не сводил глаз с Джессона. Он зажмурился, а на лице возникла гримаса боли и беспомощности. Мне даже стало жаль его. Не слишком ли далеко мы зашли?