Сидя в тюрьме, он отпускал свои мысли на свободу и думал о жизнях, которые наблюдал, или о которых слышал: бизнесмен, бармен, уборщик, тюремный надзиратель, полицейский. Но, когда он пытался заглянуть в будущее, его самого там не существовало. Там ему не было места. Он был пропащим человеком.

Вот что он теперь осознал: он всю жизнь считал своего отца, Дики, Элис, Тамсин и всех других людей, управлявших этим миром, людьми не пропащими, а теперь понял, что и они все пропащие. Оказалось, что каждый из них находится в таком же сломанном и порочном мире, но он подходит всем им как нельзя лучше.

Впрочем, Кит была не такой. Кит была слишком красивой и слишком застенчивой, и тут все его мысли спутались.

После встречи с доктором Джилберт вернулся к себе в офис. Он напряженно работал до конца дня, а потом поехал домой на том поезде, на котором ездил всегда. Когда он вошел в холл, Элис, как обычно, была в гостиной, около серванта для напитков с выбитыми дверцами. Джилберт не мог сейчас подойти к ней. Он сел на стул у входной двери, положив свой портфель на колени, а она заметила его только через некоторое время и вышла к нему.

— Джилберт?

— Что?

— Ты уже дома.

— Да.

— Что случилось?

Он встал и прошел в гостиную, а она последовала за ним и протянула ему его бокал.

— Ты встречался с доктором?

— Да.

— Ну и?..

— Что — ну и?

— Что он тебе сказал?

— О, он дал мне бланк, который нужно заполнить. Мы говорили о Льюисе.

— Какой бланк?

Он жестом показал на свой портфель, взял коктейль и сел возле холодного камина. Она подошла к портфелю, открыла его, повозившись с непривычки с замком, и вынула оттуда скрепленные листы бумаги. Опустившись там же на колени, она принялась их читать.

— Что у нас на обед? — спросил он.

— Джилберт — но из этих бумаг следует, что надо схватить его. Ты не можешь позволить схватить его! Джилберт!

— О Господи, ну что?

— Ты не можешь этого сделать.

— Не могу. Сначала мы, черт возьми, должны его найти. Они думают, что он мог уехать в Лондон…

— Когда он в этот раз порезал себя, он…

— Дело не только в этом!

— Я уверена, что он не бил Тамсин.

— Ты видела ее лицо?

— Пожалуйста, прекрати кричать. Ты не можешь так поступить с ним. Это сломает его.

— Он уже и так сломлен.

— Джилберт…

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой, Элис. Ты не его мать, и это не твое решение. Пожалуйста, давай сменим тему, а если ты не можешь этого сделать, почему бы тебе не подняться к себе в комнату и не побыть там до обеда? — Элис встала, по-прежнему держа бумаги в руке. — Ну, что?

— Когда мы с тобой встретились, — сказала она, едва сдерживая слезы, — ты был очень печальным, Джилберт, и я подумала, что помогу тебе забыть ее и быть счастливым. Но ты все это время охранял и берег свое горе… Ты позволил ему стать черным. Я не понимаю, как ты можешь жить со мной и при этом оставаться таким черствым и холодным. Разве я это сделала? Раньше я винила во всем себя… и Льюиса. Но, видимо, все дело в тебе. Похоже, все дело в тебе самом.

По-прежнему не глядя на нее, он сделал нетерпеливый жест рукой, и она повернулась, вышла из комнаты и поднялась к себе, как он и просил.

Когда совсем стемнело, дом Кармайклов весь засверкал огнями, как кукольный домик. Льюис ждал, когда все улягутся спать, чтобы он смог вернуться в дом своего отца и попытаться найти там что-нибудь съестное. Ему нужно будет пробраться внутрь очень осторожно, чтобы его не поймали. Все семейство Кармайклов находилось в гостиной. Он видел, как служанка и экономка входили в разные комнаты и выходили из них, занимаясь своими делами. Чуть позже Кармайклы сели ужинать, и Льюис спустился ниже, чтобы лучше видеть. Он смотрел, как они едят, курил свою последнюю сигарету и ждал, когда Кит пойдет спать. Ночь вокруг него жила своей жизнью. Он боялся за Кит, нервничал и не мог уйти, пока свет в ее комнате окончательно не погас. Когда ее окно стало темным, он отправился через лес к своему дому.

Кит неподвижно и тихо лежала в своей постели. Целый вечер ей хотелось уединиться и поплакать, но теперь, когда она наконец была одна, она не могла плакать, она чувствовала себя маленькой и иссохшей, как будто от нее уже ничего не осталось. Ей нужно было привыкнуть к тому, что в ее сердце больше нет Льюиса. Она не хотела думать о нем, но все время только о нем и думала. Кит не знала, где он сейчас, это незнание мучило ее, и в мозгу по кругу метались боязнь его и боязнь за него, страх, что его поймают, и страх, что он вернется. Ей никак не удавалось приспособиться к этой новой реальности. Она не знала, что раньше была счастлива этой своей любовью, миром своих иллюзий, Льюисом, занимавшим ее мысли, и тем, что она о нем думала.

Теперь что-то должно было ей это заменить. Через месяц она уедет в Швейцарию. Впрочем, будут каникулы, во время которых она сможет сюда приезжать. Как и в школе: на каникулы — домой к папочке. Казалось, ничего никогда не изменится. И у нее уже не было сил и желания даже представить себе какие-либо перемены.

Тропинка к дому была хорошо утоптана, Льюис знал ее всю свою жизнь, но у него было такое чувство, будто он идет по ней в первый раз. На краю их сада он остановился под прикрытием деревьев и осмотрел дом. Свет везде был погашен, вокруг никого не было видно, и он вышел из леса на ровную лужайку. Он приближался к дому медленно, пока тот не навис над ним, закрывая собой небо. Ему казалось, что окна следят за ним, он знал, что нужно двигаться дальше, но все равно продолжал стоять неподвижно, не чувствуя ничего, кроме холода собственной крови в жилах. Он был дома.

Все долгое лето окна по ночам оставляли распахнутыми, чтобы впускать прохладный ночной воздух, но сейчас они были закрыты. Все окна в гостиной и столовой были заперты изнутри. Он обошел дом. Задняя дверь тоже была заперта, но окно, ведущее в кухню, оказалось только прикрытым, и Льюис открыл его и залез внутрь. Он стоял в кухне и чувствовал себя здесь чужим, словно животное, которое случайно забрело не туда, чужеродным телом в этой обстановке. Он слышал, как бьется его сердце.

Он подошел к кладовке с продуктами и открыл дверь, которая поддалась беззвучно. Здесь стояли закрытые блюда с едой, и он снял с них крышки. Он обнаружил рисовый салат и немного поел его, а затем взял нож и отрезал себе ветчины; ее он тоже съел тут же, стоя. В хлебнице лежал хлеб, и хлеба он тоже поел, даже не отрезая, потому что собирался взять его с собой. Он старался есть не слишком быстро, но рот его все же оказался набитым. Ветчина была жесткой, а с хлебом так и совсем сухой, поэтому он подошел к крану и нагнулся к нему, чтобы запить еду водой. Сам процесс приема пищи вызвал у него странные ощущения, как будто прошло не два дня с тех пор, как он ел последний раз, а намного больше. Он стоял в темноте, прислушивался и ощущал, как силы возвращаются к нему. Он начал замечать в доме больше деталей, слышать наполнявшие его звуки, воспринимать ощущения, которые вызывало пребывание здесь. Он вслушивался в тишину, но слышал только шум работающего холодильника. После леса дом казался маленьким, словно какой-то воображаемый объект, за тонкими стенами которого широко распахнулась ночь.