и стали им манить; животное само охотно идет к алтарю – значит, жертва угодна богу. Демарх, скинув с себя свой торжественный гиматий, т.е. верхнее одеяние, совершает жертвоприношение. Громким, торжественным голосом возглашает он молитву: «Приди, о блаженный Дионис, сеятель пшеницы, многоименный, всесильный; призываем тебя, цветущий, желанный, милостивый Вакх, дарующий нам сладость вина; приди и благосклонно прими наши жертвы и всели радость в сердца». С алтаря пышно вздымается пламя, разжигаемое подливаемым в изобилии маслом; в пламени и дыме возносится жертва крестьянина к небесной обители, и после этого начинается веселый пир.

Скоро всякая чинность и торжественность позабыты, скинуты гиматии и другие верхние одежды для большей непринужденности. Чего только нет на этом празднике! Вот собралась в одном месте толпа народу, несется смех, подзадоривающие голоса. Посреди на земле словно большой кожаный мяч – это надутый мех, он густо обмазан маслом. То тот, то другой из толпы пробует встать на него – не тут-то было, упругий и скользкий мех выскакивает из-под ног. «Да где уж тебе?!» – кричат из толпы. Неудача не смущает, охотники наперерыв спешат к меху, толкаются и спорят, кому лезть раньше. Вот одному удалось наконец стать на него, но надо продержаться некоторое время на одной ноге. Соперников начинает разбирать зависть, и они сыплют остротами над ним, думая отвлечь его внимание. Он закидывает одну ногу – и вдруг летит плашмя на землю при громком хохоте окружающих. Упрямый мех водворяется на прежнее место, и снова пробуют другие попытать счастья, а сконфуженный неудачник, стряхивая пыль и потирая зашибленные места, отходит к сторонке, чтобы потешиться, по крайней мере, над неудачами других. Наконец, одному здоровому и ловкому парню посчастливилось проделать все, что полагается. Шумные крики приветствуют победителя. В награду он уносит этот же самый мех, наполненный вином.

Долго веселится деревня – от всей души. Языки развязались. Остроты, насмешки и песни раздаются со всех сторон. Подгулявшие парни шумной толпой расхаживают по деревне, распевая песни собственного сочинения про своих же односельчан. Вдруг раздается: «Эван, эвой!» Это несется ватага подвыпивших людей, словно безумных, растрепанных, в венках из плюща и с тирсами в руках, т.е. с жезлами, обвитыми также плющом. И народ с одушевлением подхватывает старинную песнь в честь радостного бога Диониса.

Ночь распростирает свой звездный покров над разгулявшейся деревней, но еще не сразу водворяется в ней покой.

IV

Страшная беда совершенно неожиданно разразилась над Эвксифеем. В 346—345 гг. до Р.Х. народное собрание постановило произвести пересмотр гражданских списков. Эта мера время от времени применялась в Афинах, так как нередко бывало, что в число граждан попадали лица, не имевшие на это права. Права гражданства открывали доступ между прочим ко всякого рода раздачам хлеба и денег. Поэтому граждане ревниво оберегали свой тесный круг от посторонних. На этот раз пересмотр гражданских списков был вызван тоже крупной раздачей денег. Было конфисковано имущество некоего Дифила, который, заведуя разработкой серебряных рудников, незаконным образом нажил себе огромное состояние. Сам он присужден был к смертной казни, а имущество его – 160 талантов (больше 300 тысяч рублей на наши деньги) решено было поделить между гражданами, так как в это время был заключен мир с македонским царем Филиппом и не предвиделось никакой внешней опасности. На каждого гражданина приходилось по 50 драхм (около 18 рублей).

Так как гражданские списки велись по демам, то и пересмотр их должен был производиться там же.

В Галимунте уже поджидали этого дня. Как вдруг незадолго до него было объявлено от имени старшины (демарха), должность которого тогда исполнял некий Эвбулид, состоявший одновременно и членом афинского совета 500, что вследствие важных государственных дел, задерживающих его в городе, он не может быть к этому времени в своем деме и назначает собрание в Афинах. Такое нарушение обычного порядка многие из демотов находили прямо возмутительным, некоторые решили не идти туда, да и считали притом это для себя пустой формальностью. Только потом они поняли, что все это было нарочно подстроено Эвбулидом, который искал случая сделать неприятность Эвксифею. Он не мог забыть того, что Эвксифей на одном процессе в качестве свидетеля давал показание против него. Нашлись в деревне и еще некоторые лица, которым хотелось свести свои старые счеты. Несколько лет назад Эвксифей сам исполнял должность демарха, на обязанности которого между прочим лежит производить взыскания по различным денежным обязательствам, и он, как аккуратный человек, требуя в срок их исполнения, расстроил у некоторых их коммерческие расчеты. Все эти люди и стали действовать сообща с Эвбулидом.

Кроме рассмотрение списка, объявлено было еще решение некоторых специальных дел, касающихся местных нужд.

Собрание, происходившее на одной площади в Афинах, началось поздно, значительно после полудня. Открыв его по обычаю жертвоприношением, Эвбулид стал докладывать разные хозяйственные дела. Все это заняло много времени.

Уже вечерело, когда наконец приступили к главному делу – пересмотру списка. Тут демоты были приведены к присяге; затем секретарь стал читать имена граждан, а демарх после каждого имени предлагал высказаться желающим. Когда таковых не находилось, производилось голосование. Больше 50 граждан прошли благополучно, почти совершенно не встречая возражений. Настала, наконец, очередь Эвксифея.

«Нас, демотов, принявших присягу, – рассказывал он после, – было 73 человека. Начали же мы баллотировку (голосование) поздним вечером, так что, когда вызывали мое имя, было уже темно. Я был чуть ли не 60‑м и был вызван последним из всех, кто был приглашен в тот день, и в такое время, когда более пожилые из демотов ушли уже в деревню. Дем наш находится в 35 стадиях (несколько больше 5 верст, 5,3 км) от города, и, так как большинство живет там, то ушли многие. Оставшихся было не больше 30. Среди них все были подговоренные Эвбулидом. Когда было названо мое имя, он, вскочив, стал бранить меня на разные лады, говоря быстро и громко; в свидетели того, в чем обвинял меня, он не представил никого ни из демотов, ни из остальных граждан, но убеждал демотов подавать голоса против меня. Я просил отложить до следующего дня ввиду позднего времени и вследствие того, что никого нет со мной и что дело это стряслось так неожиданно для меня; тогда явилась бы возможность ему высказать какие угодно обвинения и представить свидетелей, какие есть, а мне – защититься перед всеми демотами и представить своих близких в свидетели. И я соглашался признать тогда то, что они постановят относительно меня, но он на мое заявление не обратил никакого внимания, а сейчас же предложил голосовать присутствующим из демотов,