Начали появляться самые разные учреждения. В 1896 году на Миллбэнкской набережной открылась галерея Тейт, и в том же году Национальная портретная галерея переехала из Бетнал-Грин на новое место рядом с Национальной галереей. Возникла Уайтчепелская галерея Чарлза Харрисона Таунсенда, пронизанная духом Тойнби-холла — активной передачи знаний и энтузиазма. Устойчивое и элегантное здание в стиле ар-нуво строилось с 1897 по 1901 год. Один активный фабианец, неизлечимо больной, покончил жизнь самоубийством, оставив свое состояние Фабианскому обществу. Беатриса и Сидней Уэбб решили, что лучший способ потратить эти деньги — организовать Лондонскую школу экономики, и в 1896 году богатая ирландка, Шарлотта Пейн-Тауншенд, сняла верхний этаж дома № 10 по Адельфи-террас для первых студентов и лекторов; надо сказать, что не все фабианцы одобряли этот план. Среди несогласных были Джон Бернс и сэр Сидней Оливье, сотрудник министерства по делам колоний, также преподававший в Тойнби-холле.

Это было не единственное самоубийство: в 1897 году Барни Барнато, обанкротившийся «лорд Рэнда», плывя из Кейптауна в Лондон, на несуразно роскошное празднование в своем новом несуразно роскошном доме на Парк Лейн, прыгнул за борт и утонул. Праздновать собирались бриллиантовый юбилей королевы Виктории. В 1898 году отравилась Элеонора Маркс, социалистка, новая женщина, профсоюзная деятельница, переводчица Ибсена: она обнаружила, что ее любовник, Эдвард Эйвлинг, тайно женился на актрисе и хотел, чтобы Элеонора продала письма и бумаги отца, давая Эдварду возможность содержать жену. Журнал «Желтая книга», погубленный (по крайней мере, частично) Оскаром Уайльдом, прекратил свое существование в 1897 году. (Обри Бердслей нарисовал обложку для первого издания «Савоя», вышедшего в 1896 году, но ее так и не использовали: на обложке голый путто мочился на брошенную «Желтую книгу». Рисунок появился на обложке журнала, но уже без «Желтой книги», а путто обрел должную невинность, то есть лишился гениталий.)

В мае 1899 года старенькая императрица индийская, чей юбилей верноподданные громко отпраздновали жарким летом 1897 года, выехала во втором по порядку официальности открытом ландо, чтобы выполнить свой (как оказалось, последний) общественный долг — поучаствовать в церемонии закладки краеугольного камня для нового здания архитектора Астона Уэбба, что ныне именуется Музеем Виктории и Альберта. Ныне в музее хранятся камень из красного аргайльского гранита и украшенный орнаментом мастерок — им королева, не без помощи Астона Уэбба, уложила камень на место.

Старческая дрожь ее настолько усилилась, что уже не давала подниматься по ступенькам и произносить речи, и королева вручила свою речь лорду-президенту Совета, герцогу Девонширскому, убедившему ее добавить свое имя к имени покойного мужа. «В соответствии с вашим пожеланием я с радостью приказываю, чтобы в будущем сие Учреждение именовалось Музей Виктории и Альберта, и я надеюсь, что оно останется на века Памятником разумного Либерализма, Источником Утонченности и Прогресса».

В октябре 1899 года верховный комиссар Капской колонии приготовился воевать с бурами за золотые копи Трансвааля и Оранжевой республики. Буры немедленно вошли в Наталь и Капскую провинцию, захватив Ледисмит, Мафекинг и Кимберли. Проспер Кейн не верил, что война окончится к Рождеству. Он отправился в Пэрчейз-хауз поговорить с Бенедиктом Фладдом. Перед этим Кейн навестил саперов, которые вот-вот должны были отправиться на фронт, — сейчас из них готовили артиллеристов и экспертов-взрывников в Лиддском гарнизоне. Они изобрели взрывчатку — лиддит, — которой в Южной Африке будут взрывать мосты и фермерские дома.

Кейну не нравилась эта война. Он не был уверен ни в ее справедливости, ни в победе Британии. В разговоре с Фладдом он, сардонически усмехаясь, процитировал Киплинга:

Просторно Вдове из Виндзора,

Полмира считают за ней.

И, весь мир целиком добывая штыком,

Мы мостим ей ковер из костей

(Сброд мой милый! Из наших костей!).[34]

«Вот уж поистине Черная вдова», — сказал Фладд. Он мало думал о войне, которую объявил очередным злом мира, лежащего во зле. Кейн, и с детьми, и без детей, часто посещал Пэрчейз-хауз в 1896–1899 годах. Когда-то, очень молодым, Кейн пил с прерафаэлитской богемой, с которой недолго водился и Фладд, и наблюдал, как Фладд исчезает в ночи — «в поисках растворения», как он сам говорил, жестом бледной ладони показывая, что никто не должен сопровождать его. Ходили слухи, что он черпает удовольствие в опасности. Часто на него находил «черный стих», и тогда он исчезал на несколько недель кряду, и его друзья и спутники беспокоились, что он лежит мертвый где-нибудь в проулке или плавает в мутных водах Темзы. После одного из таких исчезновений он вернулся с собственной прерафаэлитской красавицей, Сарой-Джейн, которую окрестил Серафитой и сделал своей женой. Проспер, тогда молодой лейтенант, был на свадьбе и до сих пор вспоминал, хотя и с большим трудом, сияющее невинностью лицо молодой невесты, россыпи цветов в волосах и на платье, как у «Флоры» Боттичелли. Лейтенант тогда подумал, что она глядит на Фладда с глуповатым, но трогательным обожанием. Самому Кейну она не понравилась — слишком пресная. Тогда, в 1878 году, ему было 23 года, и в том же году, чуть позже, он женился на своей элегантной и скрытной итальянке Джулии; он увез ее ненадолго в Лакхнау, где она тосковала, а потом обратно в Лондон, где в 1880 году родился Джулиан. Когда Кейн в следующий раз увидел Фладдов — только в 1883 году, уже после рождения Флоренции и смерти Джулии, — Имогене было четыре года, Геранту два, а Помоне год. Серафита уже обзавелась нынешним пустым, безучастным взглядом. Дети были одеты как картинки и слегка чумазы. Кейн обнаружил, что Фладд исчезает теперь на несколько дней и даже недель подряд. Он работал с керамикой в Уайтчепеле и в результате несчастного случая с печью для обжига устроил пожар в доме, после чего просто ушел в ночь и пропал. Об этом Кейну рассказали другие люди. Серафита же налила ему очень слабого чаю, заваренного недокипевшей водой, и все время смотрела немного вбок, чуть-чуть мимо его лица. Проспер Кейн нашел любителей керамики, которые купили у Фладда несколько сосудов и заказали еще, и нанял его консультантом по керамике в Музей Южного Кенсингтона.

Кейн не особо надеялся, что к Фладду вернутся творческие силы после прибытия Филипа. Он заметил, что дочери переняли пустой взгляд Серафиты: Имогена совершенно точно, а у Помоны получился какой-то странный, дерганый, более экспансивный вариант. Время от времени Проспер наведывался в Пэрчейз-хауз, чтобы поддержать обжиги, и каждый раз удивлялся тому, что мастерская до сих пор работает, принося микроскопическую прибыль. Кейн решил, что в этом заслуга Филипа Уоррена, чьи сосуды и, несколько позже, глазури каждый раз производили на Кейна все более сильное впечатление. Кейн считал Филипа флегматичным до туповатости — он присматривал за дымоходами и загрузкой печи, и потому так удивительна была тонкость и сложность его рисунков для изразцов и сосудов. От неукротимости Фладда захватывало дух. Филип, кажется, был доволен жизнью. Товар шел на продажу, и эту коммерцию поддерживали самые неожиданные люди, что забавляло и радовало Проспера Кейна. Герант, все еще полный яростной решимости избежать нищеты, вербовал в сообщники торговцев и очаровывал влиятельных дам. Мисс Дейс, Фрэнк Моллет и Доббин вели счет заказам и отгрузкам — их было немного, но становилось больше. Фладд время от времени исчезал, по-старому — без предупреждения, но Филип молча продолжал работу. Дом стал больше похож на дом и меньше — на разгромленный сарай, заметил Проспер в разговоре с Олив Уэллвуд, с которой время от времени гулял по болотистым равнинам во время этих визитов.