Бандиты злорадно расхохотались, подняли на дыбы лошадей и, опрокинув ближайших к ним женщин, стали их топтать.

Послышались вопли ужаса и боли, заглушенные гиканьем улан. На земле лежал младенец с раздробленной головкой. Мать с помертвевшим от горя лицом упала без чувств возле бившейся в агонии невинной жертвы свирепых карателей.

Майор взглянул на часы и с невозмутимым спокойствием процедил сквозь зубы:

— В вашем распоряжении осталось четыре минуты.

Тогда к майору приблизился старик. Догадавшись по властному тону Колвилла, что он и есть начальник, высокий старец низко склонился перед англичанином.

— Коснись это меня одного, — пролепетал он дрожащим голосом, — я бы не просил вас. Я бы сказал вам: возьмите мой старый скелет и потешайтесь над ним сколько угодно… Но эти женщины и дети — они же не причинили вам никакого вреда. Пощадите их ради всего святого… ради вашего бога, которому молимся и мы! Пощадите, умоляю вас!

— Осталось три минуты! — прервал его майор. — Вы теряете понапрасну драгоценное время, милейший: приказ королевы исполняется беспрекословно.

— Не может быть, чтобы ваша королева приказала истреблять людей! Она ведь женщина, она — мать. Сжальтесь же над нашими женами, сжальтесь над детьми!.. Никогда еще я не склонял головы перед человеком, я преклонял колени только перед богом… А вас умоляю на коленях! Заклинаю вас всем, что у вас есть дорогого на свете, вашей честью солдата: сжальтесь, сжальтесь!

И благородный старец, решившийся ради спасения семьи на это величайшее унижение, тяжело упал на колени, простирая к майору дрожащие руки.

Из его потухших глаз брызнули слезы и заструились по седой бороде. Несколько солдат, сердца которых еще не совсем очерствели от грабежей и насилия, отвернулись, чтобы скрыть свое волнение. У остальных это зрелище вызвало взрыв мерзкого хохота.

Майор молчал. С непринужденностью баловня судьбы он высвободил ногу из левого стремени, подле которого стоял на коленях старик, и нанес несчастному страшный удар сапогом по лицу.

Искалеченный старец свалился подле трупика младенца. Из его рассеченных ударом губ и носа хлынула кровь.

Двор огласился негодующими и скорбными воплями женщин:

— Проклятые!.. Палачи!.. Убийцы!..

А Колвилл хохотал, полагая, видно, что выкинул отличную штуку. Потом, снова взглянув на часы и небрежно опуская их в карман, он заметил:

— Ну, четыре минуты уже истекли.

Минутой больше или меньше — какое это имеет значение для несчастных, которые знают, что все мгновенья их жизни уже сочтены.

Женщины вновь окружили улан. Бледные, трепещущие от негодования, они поносили солдат, грозили им своими слабыми кулаками, порывались даже их бить.

Солдафоны отвечали громким хохотом, целой очередью ругательств и плоских казарменных шуточек.

— Поднять коней! — гаркнул Колвилл.

— Гип-гип… урра! — заорали уланы, пришпоривая коней.

И хорошо выдрессированные животные ринулись на толпу сокрушенных горем женщин.

Невыразимое смятение охватило несчастных.

Одни ползли по земле, изувеченные железными подковами разгорячившихся коней, другие бежали по двору, стараясь спасти исходивших криком детей.

— Отстегнуть пики!.. Колоть!.. — скомандовал Колвилл, обнажив свою шашку. — А ну-ка, мальчики, подколите мне всех этих маток вместе с их поросятами. Что за великолепный «pigsticking»! Будет о чем вспоминать!

Повинуясь гнусному приказу, уланы взяли пики наперевес и бросились на женщин с криками:

— Урра!.. Урра!.. Подколем свиней! Подколем свиней!..

В это время к старцу вернулось сознание. Он с трудом поднялся. Его ноги дрожали и подкашивались, лицо его было окровавлено, изо рта текла кровь. Слабеющим уже голосом он бросил убийцам свое проклятье:

— Подлецы, будьте вы прокляты, низкие люди! Но вот он очутился перед Колвиллом, который трусил мелкой рысцой и не спеша подкалывал намеченные жертвы. Взмахнув шашкой, майор со всего размаху ударил старца по черепу. Тяжелое лезвие, посланное рукой атлета, со свистом резака обрушилось на голову старца и раскроило ее до самого рта.

— Черт возьми! Ну и ручища у вас, майор! — восхищенно воскликнул старший лейтенант, ехавший рядом с Колвиллом.

— Да и лезвие не из плохих, милейший, — ответил майор, явно польщенный похвалой.

Кавалеристы продолжали яростно преследовать исколотых пиками женщин. Опьянение кровью, от которого хмелеют сильнее, чем от вина, туманило их рассудок и толкало на возмутительные по своей свирепости поступки.

Одной из первых упала прародительница Ее грудь раскроил целый пучок пик, попавших одновременно и сбивших ее с ног. Маленькая белокурая девочка, служившая поводырем старцу, была буквально вздернута на пику сержантом.

Резким рывком пики назад убийца сбросил девочку на землю, где она продолжала биться в предсмертных муках.

А женщины все падали и падали, истерзанные умелы-, ми руками опытных палачей. Уж они-то знали, как наносить удары, от которых неизбежно погибают, но не сразу, а лишь после страшных мучений.

Но вот с женщинами покончено. Одни уже мертвы, другие умирают. Кони то и дело спотыкаются об их тела, разбросанные красными пятнами по всему двору.

Оставалось уничтожить несколько обезумевших от страха детей.

— Урра… Подколем свинью!

Новый бросок бандитов. Последний. Дети убиты. Истребление завершено.

Но неужели злодейство так и останется без отмщения? Неужели не явятся мстители?

Вложив в ножны шашку, Колвилл приказал трубить сбор.

Уланы быстро выстроились по взводам и замерли в ожидании приказа, содержание которого они предугадывали.

— А теперь, мальчики, — обратился к ним майор, — позабавьтесь иллюминацией. Подожгите-ка все эти лачуги. Исполнять!

Убийства, потом поджог. В глазах сборища озверелых бандитов это вполне естественный ход событий. К тому же англичане чувствовали себя в такой безопасности, что не выставили даже дозорных. Весь эскадрон собрался во дворе, желая принять участие в празднике.

— Ура! Да здравствует майор!.. — заорал сержант.

— Действуйте, мальчики, действуйте!..

Дружный залп прервал его речь. Колвилл подпрыгнул в седле, закачался и тяжко рухнул с коня, ударившись головой о землю.

Мстители?.. Да, то были мстители и защитники, но, увы, слишком запоздавшие.

За первым залпом прокатился второй, длинный, прерывистый, а вслед за ним — и третий.