Из Сарая пришел очередной вызов от Батыя, кажется, хан начал терять терпение. Андрей объявил, что если брат не может, то поедет он!

– Отцовской судьбы боишься? Я поеду!

Сначала Александр согласился, но, когда Андрей уже отправился к Батыю в Сарай, вдруг тоже засобирался. Епископ Спиридон принялся отговаривать:

– Достаточно, князь, и одного твоего брата, к чему обоим рисковать?

– Негоже получается! Словно я за его спиной прячусь. Если с меня спрос, то и отвечать мне. – Александр вздохнул. – А к Батыю все одно ехать придется… Лучше уж сейчас, пока не обозлился окончательно.

Жарко… так жарко, что не хотелось не только ехать куда-то, но и вообще двигаться. Александр вспоминал счастливые детские дни, когда в такую погоду можно было вместе с братом Федором удрать к Волхову и долго плескаться в мутноватой воде, пока не разыщет и примется корить боярин Федор Данилович, смотревший за княжичами. Но братья знали, что ругает боярин беззлобно и только потому, что сам не может вот так же плюхнуться в воду, рассыпая тысячи брызг.

Но в низовьях Волги куда жарче, чем в Новгороде, а Батый от самой реки ушел в степь, его в Сарае не было, пришлось разыскивать, поэтому, пока добрались, не семь, а семь раз по семь потов сошло. В Сарае у Батыя трон и множество бездельников вокруг, на лето он выезжал на пастбище с куда меньшей толпой ненужных людей, потому и чувствовал себя куда лучше и свободней.

Хан не стал выдерживать непокорного князя, наказывая его за непослушание, слишком велик был интерес Батыя к тому, о ком столько наслышан. Мало того, позвал и Субедея посмотреть на Искандера.

После ложного сообщения о смерти багатура, когда долго исполнял погребальный ритуал по своему наставнику, Батый стал ценить Субедея куда сильнее, потому что понял, что людей вокруг слишком много, а тех, кто чего-то стоит, слишком мало. Похоже, урус Искандер был из таких, и отдавать его на расправу Каракоруму совсем не хотелось.

Узнав, что князь все же приехал, Батый сам пришел к Субедею посоветоваться. Туракину, отравившую разумного отца Искандера, уже давно отравили саму, она пережила князя Ярослава на пару месяцев, но в Каракоруме и без Туракины хватало тех, кто способен на убийство. Субедей вздыхал, и правда, раньше убивали прилюдно по приказу и все знали за что, а теперь травят, и хотя все тоже понимают, кто и за что, это выглядит совсем нечестным. Потрясатель вселенной никогда бы так не поступил. Монголы не хитрые подданные Поднебесной, они смело глядят в глаза опасности, и не яд – их сила, а отвага и оружие!

Но Батый хотел не поохать с Субедеем, а посоветоваться, как спасти Искандеру жизнь, если он того стоит. Строптивый хозяин Новгорода наплевал не только на приглашения самого Батыя, но и на вызов из Каракорума, это сулило ему очень большие, если не смертельные неприятности.

– Хан, человека, который так ловко побил врагов и приехал, не боясь твоего гнева, надо спасти. Пусть пока поживет у тебя, мало ли что может произойти за это время в Каракоруме…

– Не просить же мне его об этом! – проворчал Батый.

– Намекни, он поймет.

Батый смотрел на высокого, крепкого голубоглазого князя и чувствовал, что жалеет, что это не его сын! Александр выполнил все положенное, он вовремя поклонился, приветствовал, даже сел, согнув ноги, по-монгольски, но Батый все равно чувствовал его несгибаемую твердость. Да, этот скорее погибнет, чем станет умолять. Хана злила и одновременно восхищала эта понятная с первого взгляда сила.

– Почему один ты не приходил столько времени? Все побывали…

– Отец у тебя, хан, бывал, к чему мне-то?

Батый хитро прищурил глаза:

– Наши обычаи соблюдаешь… Кто научил?

– У нас поговорка такая есть: в гости со своими обычаями не ходят. Если я к тебе пришел, должен твои порядки в доме чтить и обычаи уважать…

– А ты в гостях?

– А где же? – вскинул на него голубые глаза Александр.

Он выдержал пристальный взгляд Батыя, не опуская своих глаз. Хан усмехнулся:

– А в Каракорум почему не едешь? Тебе давно приказывали.

Он нарочно сказал про приказ, посмотреть, как вывернется Александр.

Но тот словно не услышал, спокойно пожал плечами:

– У меня, что ни год, напасть с запада, то и дело рать держу. Если уеду надолго, то куда возвращаться?

– Это потому, что вы неправильно воюете! Оставляешь в живых пленных, отпускаешь домой, оставляешь жизни их детям! Истреблять надо всех под корень, чтобы некому было мстить за отцов! Тогда и нападать не будут.

У Александра мороз пробежал по коже, но он не только не подал виду, а ответил:

– Я отвечу вашей мудростью. Кто многим страшен, будет многих и бояться.

– Хм… я знал, что ты великолепный полководец, багатур, но ты еще и умный! – Хан обернулся к сидевшему молча Субедею. – Такому умнику нельзя позволить погибнуть!

Сказал так, чтобы толмач понял, для чьих ушей слова, и переводить не стал. И тут Батый испытал еще одно потрясение – Александр спокойно ответил:

– Благодарю, что считаешь меня умником.

Хан вскинул на него подозрительно заблестевшие глаза:

– Ты нашу речь понимаешь? К чему тогда толмач?

– Понимаю, но сам говорю плохо, не научился еще.

Батый сверлил Александра взглядом, словно испытывая, но тот не смутился. Он действительно понимал, но почти не говорил сам, не привык.

– Хорошо, учись пока. Когда научишься, поговорим!

Это было сказано приказным тоном, не терпящим возражений. Александр решил пока не противиться, ему самому хотелось посмотреть, как живет это огромное войско.

Шли неделя за неделей, Батый познакомил братьев со своим сыном Сартаком и старался, чтобы они подружились, но, когда отпустит домой, не говорил. Александру надоело, и он попытался узнать через Сартака. Тот замотал головой:

– Тебе в Каракорум нельзя, Туракину отравили, но там Гуюк. Они с отцом ненавидят друг дружку, и Гуюк ненавидит всех, кто с отцом. Сиди пока.

– Да я не собираюсь в Каракорум, домой пора, дела есть…

– Я поговорю с отцом…

Видно, поговорил, потому что Батый снова позвал к себе, но не в шатер, а на охоту, туда, где их подслушать трудно.

Они сидели на разостланном прямо на земле ковре и пили кумыс, к которому Александр довольно легко привык. Верные нукеры стояли достаточно далеко, чтобы ничего не слышать, но достаточно близко, чтобы никого не подпустить.

Глаза Батыя впились в лицо молодого князя:

– Я не верю, что твоего отца отравила Туракина-хатун. Она, конечно, женщина, а женщины все подвержены страстям, но Туракина умная женщина, у которой страсть никогда не мешала делу. Ярослав был нужен и мне, и Туракине. Это не она.