– Неужели тебе не было страшно? – спрашивали ее люди.

Она отвечала очень просто:

– Да, мне было страшно, но ярость моя была сильнее страха.

Но гораздо ближе к правде был другой, менее понятный ответ:

– Так мне велело сердце.

Через пять месяцев Ирену Сендлер арестуют и приговорят к смерти.

Еще много дней после подавления восстания над трехметровой стеной гетто стелился черный дым. Главной задачей Ирены в следующие пять месяцев была финансовая и другая поддержка 2500 спасенных детей. В большинстве своем они находились в самой Варшаве и ее пригородах, но некоторых вывезли далеко, например в Турковице. Ирена навещала детей и разносила по домам фальшивые документы и тысячи злотых, зашивая их под подкладку пальто. В среднем прячущим евреям семьям выплачивали по 500 злотых в месяц; кто-то на этом неплохо зарабатывал, кто-то укрывал детей бескорыстно.

Вечером 20 октября, в день св. Ирены, Янина Грабовская принесла своей подруге подарок. Польские дети ждут своих именин с большим нетерпением, чем Рождества, Пасхи и даже дня рождения. Но пять лет оккупации и лишений превратили для Ирены день ангела в болезненное напоминание обо всем, чего лишилась она сама и ее родина.

Янина, стройная, темноволосая женщина, со стильной прической, раньше работала с Иреной, теперь ее квартира на улице Людвики служила одним из временных убежищ. В настоящий момент у нее скрывался маленький еврейский мальчик и два почти взрослых молодых человека. До войны Янина открыто осуждала нацизм и польских фашистов. Ирена помнила, как в день их знакомства Янина рассмешила всех присутствующих в конторе, приставив к верхней губе черную расческу и маршируя среди столов с выкриками фраз на ломаном немецком. Сегодня она принесла с собой банку с самогоном.

Из-за комендантского часа Янина осталась ночевать. Ирена вытащила раскладушку. Перед тем как лечь спать, Ирена положила на подоконник два написанных на папиросной бумаге списка.

– На всякий случай, – объяснила она Янине. – У меня прямо под окном мусорный бак.

Через два часа Ирена очнулась от глубокого сна, потому что кто-то громко забарабанил в дверь.

– Macht auf! (Открыть! – нем.)

Ирена вскочила, метнулась через комнату, ударившись ногой о раскладушку Янины, и схватила списки.

– Дай сюда, – прошипела у нее за спиной Янина и, выхватив из рук Ирены комок бумаги, засунула в лифчик. – Они пришли в твой дом, и ищут тебя, а не меня.

У Ирены заныло сердце. Она вела себя непростительно беспечно… у нее под кроватью была спрятана большая сумма денег для монастыря, поддельное свидетельство о рождении, две Kennkarte и свидетельство о крещении. Прятать их уже не было времени.

– Останься с мамой, – сказала она Янине. – Скажи ей, что все будет хорошо.

Ирена сделала глубокий вдох и поспешила открыть дверь, чтобы ее не выломали. В квартиру ввалились десять эсэсовских солдат.

– Пожалуйста, не трогайте маму, – с мольбой в голосе сказала она старшему по званию. – У нее больное сердце.

Солдаты вытряхнули ящики шкафов и комодов, сорвали со стен картины и зеркала, перевернули ковер. Когда обыск закончился, в квартиру вошел агент гестапо… рослый, крепкий мужчина в черном кожаном плаще, черных же перчатках и высокой фуражке. Ирена увидела, что в его стальных глазах нет ни капли сострадания. Он сделал круг по их двухкомнатной квартире, а потом жестом приказал матери Ирены подняться с кровати. Другим взмахом руки он подозвал к себе одного из эсэсовцев, и тот штыком своей винтовки вспорол матрас и проткнул подушки. Во все стороны полетели перья. Он показал матери Ирены, что можно вернуться в кровать, и наконец произнес:

– В ваших интересах сидеть спокойно. Я пришел не за вами.

В соседней комнате один из солдат взял Ирену и Янину на мушку, а остальные возобновили обыск. С пола маленькими смерчами поднимались потревоженные ногами солдат перья, эсэсовцы вскрыли паркет, вытряхнули ящики бюро, выбросили вещи из шкафов, распотрошили матрасы, проверили каркасы кроватей, сломав ножки у кровати Ирены. Они пока не нашли ни деньги, ни документы, но Ирена не сомневалась, что это всего лишь вопрос времени. И это будет верная смерть. Как ни удивительно, она не столько боялась за себя, сколько переживала за маму. Что для матери может быть страшнее гибели своего ребенка, особенно когда его казнят за доброту и порядочность, превратившиеся в преступление!

– Одевайтесь! – приказал гестаповец.

Когда у кровати Ирены сломались ножки, солдаты не стали ее переворачивать, и поэтому не нашли денег и поддельных Kennkarte! Она вспомнила совет, который сотни раз слышала в детстве от дедушки Ксаверия: не показывай своего страха!

– Куда вы меня повезете? – спросила она.

– На Шуха, 25.

Ноющая боль в груди сменилась резкими уколами, словно в сердце втыкали острые булавки. Шуха, 25, – страшное место, где гестаповцы допрашивали, пытали и расстреливали. Оттуда редко кому удавалось вернуться.

Помня о спрятанных Яниной списках и накрытых сломанной кроватью безоговорочных доказательствах ее вины, Ирена не стала тянуть время – набросила на плечи пальто и позволила вывести себя из дома. Уже шагая к тюремному фургону, она услышала за спиной крики Янины:

– Ирена! Ирена! Возьми ботинки.

Агент гестапо разрешил Ирене переобуться. Надевая ботинки, Ирена смотрела на мать, которая стояла в своей белой ночной рубашке в дверях подъезда, держась рукой за дверной косяк, и чувствовала, как страх и ярость в ее душе уступают место неизбывной тоске.

Солдат грубо поднял Ирену на ноги и втолкнул в полицейский фургон. Ирена приникла к маленькому окошку, затянутому проволочной решеткой, и думала, что, может быть, видит их в последний раз в жизни. Теперь ее беспокоил единственный вопрос: сколько она продержится под пытками, пока не придет спасительная смерть?

Один из охранников, мальчишка лет восемнадцати, задремал, второй смотрел на улицу в окошко и не обращал на Ирену внимания. Ирена повернулась к ним спиной и притворно расплакалась, прижавшись лбом к металлической рамке своего окошка. Папиросная бумага была такой тонкой, что Ирена с легкостью порвала ее в кармане на мельчайшие кусочки, а потом схватилась за решетку и позволила ветру унести их из ее руки. Когда улетел последний обрывок, она в изнеможении откинулась на спинку и почувствовала, как у нее раскалывается голова. На этот раз она плакала уже по-настоящему.