мудрых героев и злодеев, архиученых и святых, и в свою очередь порождает себя из их движения. Однако в конце его остаются только усталые, изможденные, смертельно уставшие и бескрылые.

И тогда на всех опускается безмолвная ночь абсолютной смерти. Как все они в момент перехода будут блаженно трепетать: они искуплены, искуплены навсегда!

Метафизика

А богам – спасибо,

Что истребить – бездетного – решили Они меня!

И вот совет мой: солнце

И звезды ты безмерно не люби!

Иди за мной в мой беспечальный мир!

Как серой порожденные драконы

Клубок себе подобных пожирают.

Наш род безумный истреблял себя!

Гёте. (Перевод Н. Н. Вильмонт)

1.

Имманентная философия, которая в прошлом черпала только из двух источников: природы в самом широком смысле и самосознания, не вступает в свой последний отдел, метафизику, чтобы иметь возможность «мчаться с разумом», освободившись от всех оков. – В метафизике она просто ставится на высшую имманентную точку зрения. С тех пор он занимал самое высокое место для наблюдения за каждой дисциплиной, с которого мог осмотреть всю размеченную территорию; но если он хотел, чтобы его взгляд бродил за пределами демаркации, более высокие горы лишали его дальнего обзора. Но теперь она стоит на самой высокой вершине: она стоит над всеми дисциплинами, то есть она смотрит на весь мир и подводит итог всему в одной точке зрения.

Поэтому честность исследования не оставит нас даже в метафизике.

Поскольку имманентная философия всегда занимала правильную, но одностороннюю позицию в отдельных доктринах, многие результаты должны были быть односторонними. Соответственно, в метафизике мы должны не только поставить краеугольный камень на пирамиду, но и придать половинчатость результатам и сгладить те, которые выступают под углом. Или более точно: с высшей имманентной точки зрения мы должны вновь взглянуть на всю имманентную сферу, от ее возникновения до настоящего, и холодно оценить ее будущее.

2.

В аналитике, прослеживая ряд развития вещей (посредством времени) a parte ante, мы уже нашли простое до-мировое единство, перед которым наша познавательная способность была полностью парализована. Мы определили его, в соответствии с индивидуальными когнитивными способностями, негативно, как неактивное: нерастяжимое, неделимое, неразрывный, неподвижный, вечный. Затем мы снова поставили себя в физике перед этим единством, надеясь увидеть его в зеркале найденных тем временем принципов, воли и духа, но и здесь наши усилия оказались совершенно безуспешными: в нашем зеркале ничего не проявилось. Поэтому нам пришлось снова дать ему отрицательное определение: как простое единство покоя и свободы, которое не является ни волей, ни духом, ни взаимосвязью воли и духа.

С другой стороны, мы добились трех чрезвычайно важных положительных результатов. Мы признали, что это простое единство, Бог, разделившись на мир, полностью исчез и погиб; кроме того, что мир, возникший из Бога, именно в силу своего происхождения из простого единства, стоит в тщательно динамической связи, а в связи с этим, что движение, непрерывно производящее себя из деятельности всех отдельных существ, есть судьба; наконец, что предмировое единство существовало.

Существование – это тонкая нить, соединяющая пропасть между имманентным и трансцендентным царствами, и мы должны придерживаться ее в первую очередь.

Простое единство существовало: мы никоим образом не можем предсказать большее.

Природа этого существования, этого бытия, полностью скрыта от нас. Если мы все же хотим дать ему более точное определение, мы должны снова прибегнуть к отрицанию и заявить, что оно не имеет никакого сходства ни с одним из известных нам существ, ибо все известные нам существа движутся, становятся, тогда как простое единство неподвижно, находится в абсолютном покое. Его бытие было сверхбытием.

Наше позитивное знание о том, что простое единство существовало, остается при этом совершенно незатронутым; ведь отрицание затрагивает не само существование, а только тот вид существования, который мы не можем сделать для себя понятным.

Из этого позитивного знания, что простое единство существовало, само собой вытекает другое, очень важное знание, что простое единство также должно иметь определенную сущность, ибо всякое существование предполагает сущность, и совершенно немыслимо, чтобы домировое единство могло существовать, но быть само по себе бессущностным, то есть ничем.

Но о сущности, essentia Бога мы не можем составить ни малейшего представления, так же как и о его existentia. Все, что мы постигаем и осознаем в мире как сущность отдельных вещей, неразрывно связано с движением, а Бог покоится. Если мы все же хотим определить его сущность, то это можно сделать только отрицательно, и мы должны заявить, что сущность Бога была высшим существом, немыслимым для нас, но вполне определенным самим по себе.

Наше позитивное знание о том, что простое единство имеет определенную сущность, также остается совершенно незатронутым этим отрицанием.

Пока все понятно. Но также кажется, что человеческая мудрость на этом закончилась, и распад единства на множественность был абсолютно непостижим.

Однако мы не совсем беспомощны. Мы имеем лишь распад единства на множественность, переход трансцендентного царства в имманентное, смерть Бога и рождение мира. Мы стоим перед поступком, первым и единственным поступком простого единства. За трансцендентным царством последовало имманентное, нечто стало тем, чего раньше не было: не должна ли здесь существовать возможность постичь само деяние, не впадая в фантастику и не предаваясь жалким мечтаниям? Мы хотим быть очень осторожными.

3.

Однако мы сталкиваемся с процессом, который мы не можем представить себе иначе, чем как поступок; и мы вполне оправданно называем его так, поскольку мы все еще полностью находимся в имманентной сфере, которая есть не что иное, как этот самый поступок.

Если же мы зададимся вопросом о факторах, породивших этот акт, мы покидаем имманентную область и оказываемся в «безбрежном океане» трансцендентного, который запретен для нас, запретен потому, что все наши способности познания становятся на нем слабыми.

В имманентной сфере, в мире, факторы (сами по себе) любого действия нам всегда известны: мы всегда имеем, с одной стороны, индивидуальную волю вполне определенного характера и, с другой стороны, достаточный мотив. Если бы мы сейчас использовали этот неопровержимый факт в данном вопросе, нам пришлось бы просто описать мир как вещь, возникшую из божественной воли и божественного интеллекта, то есть мы оказались бы в полном противоречии с волей и интеллектом Бога. То есть мы поставили бы себя в полное противоречие с результатами имманентной философии; ведь мы обнаружили, что простое единство не является ни волей, ни духом, ни взаимосвязью воли и духа; или, говоря словами Канта, мы самым произвольным и софистическим образом превратили бы имманентные принципы в конститутивные в трансцендентной области, которая toto genere отличается от имманентной.

Но здесь перед нами сразу открывается выход, в который мы можем войти без колебаний.

4.

Как я уже сказал, перед нами стоит задача простого единства. Если бы мы назвали это действие мотивированным актом воли, как мы называем все известные в мире действия, мы были бы неверны своей профессии, предали бы истину и были бы простодушными мечтателями; ибо мы не можем приписывать Богу ни волю, ни дух. Имманентные принципы, воля и дух, абсолютно не могут быть перенесены в предмировое существо; мы не должны делать их конститутивными принципами для выведения действия.

С другой стороны, мы можем сделать их регулятивными принципами для «простой оценки» действия, то есть попытаться объяснить происхождение мира, представляя его так, как если бы он был мотивированным актом воли.

Разница сразу же бросается в глаза.

В последнем случае мы судим лишь проблематично, по аналогии с делами в этом мире, не вынося никакого аподиктического суждения о сущности Бога, в безумном предположении. В первом случае, с другой стороны, легко утверждается, что сущность Бога, как и сущность

человека, представляла собой неразрывный союз воли и духа. Говорит ли кто это, или