Туго соображающие волны какое-то время еще неслись вперед, обгоняя друг друга, но потом призадумались, сбавляя скорость и оглядываясь в недоумении.

Король вздохнул с облегчением и вполне законным чувством гордости. И с удивлением услышал прилетевшие из-за спины слова черной брани.

— Ну что за непруха! — шипел про себя Эйви-Эйви. — Еще одного дерьмового колдуна Гали не потерпит, к гадалке не ходи! Всю ночь ворожил, ветер попутный приманивал, так нет же! Помешал кому-то, мать его в…

Денхольм порывисто обернулся с риском перевернуть лодку:

— Еще раз так скажешь — убью! — гневно пообещал он, как сын, не пожелавший своей матери столь страшной участи. — И зачем, скажи на милость, тебе ветер понадобился?

Проводник посмотрел на него, как на тяжелобольного в горячечном бреду:

— Для чего нужен попутный ветер? Для скорости, конечно. И что я плохого сказал, господин хороший? Сейчас такое начнется, что вы и сами тому… ворожиле доброго слова не скажете. Если вообще что-нибудь сказать сможете…

— Эй! — закричал с носа озадаченно завертевшийся Санди. — Что происходит, Эй-Эй?

— К берегу греби! — завопил Эйви-Эйви. — Не рассуждай, весло потеряешь!

Проводник и шут налегли на весла, а король вцепился взглядом в сходящий с ума мир, костенея от ужаса. С черного, как ночь, неба посыпался снег, переросший в град величиной с голубиное яйцо. Заворочалась, заволновалась успокоившаяся было река, и где-то наверху загудел, рождаясь и набирая силу, могучий вал. Содрогнулся, запаниковал воздух, впиваясь от страха в глотку отчаянно рвущейся на волю воде, и, сплетясь с ней воедино, обрушился на берег, разбиваясь о неприступные утесы…

И среди водоворота стихий — хрупкая лодчонка.

Три человека, слившиеся с рвущейся по швам кожей неведомого зверя.

Треск сломанного весла. Крик боли покалеченных рук.

Белая растерянная маска вместо привычного лица Санди, оставшегося с обломками дерева в окровавленных ладонях.

И яростный боевой клич, перекрывший грохот и рев.

И упоение в глазах проводника, восторг битвы вне пределов разума, вне пределов человеческого рассудка. Окаменевшее лицо грозного Бога Войны с барельефов Храма Тьмы в далеком, нереальном Итаноре. Безумие воина, окруженного, подобно нимбу, тенями убитых им людей.

Вздувшиеся жилы на тонких, словно струны лютни, руках, проявившиеся в долгом, как сама жизнь, гребке.

Надсадные хрипы, судорожные рывки…

Надвигающаяся стена крутого берега…

Священное упоение схваткой, граничащее со святотатством, попирающим законы природы. Пена на измаранных кровью губах. Пена на исполосованных ветром волнах…

И страшный удар о скалистый берег. И сверкнувшие где-то на самом краю подсознания два Темных Клинка, обрезающих крылья жизни…

Каким образом они оказались на скалах, укрываясь за камнями от безумной лавины горного селя? Ни король, ни шут позднее припомнить не смогли. А проводник предпочел вообще не вспоминать. Страшное месиво воды, грязи и нетающего снега пронеслось мимо, вырывая с корнями прибрежные деревья, двигая вековые каменные глыбы.

Они вжимались в землю в тщетной попытке укрыться от разгулявшегося урагана, инстинктивно налегая всем весом на лодку с вещами, выброшенную на берег все той же мощной волной, что кинула их вверх и крепко приложила о тело Матери Всего Сущего.

И долгие минуты беспамятства на грани Последнего Порога, как прощальная милость еретикам перед казнью. Как яд в заздравном кубке. Как кинжал милосердия, обрезающий последнее волокно разорванной Нити…

Король очнулся от холода и довольно долго неразборчиво бранил Йоттея за отсутствие комфорта в Его хваленном веллиарами Царстве Мертвых. Он слишком хорошо помнил уютную комнатку, полную умерших вещей, и хрустальный обломок скипетра, чтобы сомневаться в их предназначении. Но Тьма всех побери, если ему заранее приготовили помещение, зачем так тянуть с заселением? И почему, муравьев им в печенку, здесь водятся проклятый гнус и комарье?! Подрожав еще немного, он пришел наконец к выводу, что подобный дискомфорт присущ скорее жестокосердной Жизни, чем сулящему покой Призрачному Царству по ту сторону Последнего Порога.

И, решив жить дальше, открыл глаза.

Ночное небо привычно подмигивало знакомыми созвездиями, с реки, вполне кроткой, хотя и немного мутной, тянуло туманом, в подлунном мире царили тишина и покой. Превозмогая ломоту во всем теле и жуткую боль в голове, Денхольм сел и осмотрелся, с трудом фокусируя в одной точке взгляд легкомысленно разбегающихся в разные стороны глаз. Осмыслив увиденное, он откинулся на спину, закрыл глаза и глухо застонал. В голове упорно вертелась одинокая фраза: «Вот так и трясут основы Мира». Просто фраза, без заполошных эмоций и истеричных восклицательных знаков.

Он лежал на вспаханном скальном плато. Волнообразные борозды морщинили гладь отшлифованных до блеска оснований — бывших каменных вершин, срезанных подчистую.

Рядом, уцепившись за застрявший в расщелине посох, растянулся проводник, своим тощим телом прикрывая бесценную лютню. На лице его по-прежнему стыло выражение страшного ирреального восторга, кровь из прокушенных губ засохла, стягивая подбородок, заставляя и без того изуродованный шрамом рот растягиваться в зверином безумном оскале…

Санди отбросило уардов на двадцать и придавило развороченной лодкой. Искалеченные руки по-прежнему сжимали обломок весла. Шут не подавал признаков жизни, словно прячась от неведомого врага.

Немного полежав и с трудом заставляя себя думать, король решил начать возвращение со своего друга детства. Широким полукругом обогнув жутко скалящегося Эйви-Эйви, постоянно путаясь в последовательности перемещения рук и ног, спотыкаясь и падая, он дополз до коченеющего Санди. Вечность бесполезных усилий позволила согреться и сделать неутешительный вывод о том, что начинать надо было все же с проводника. Стараясь покрепче ухватить друга за ногу, Денхольм пополз обратно, теряя четвертую точку опоры и вследствие этого бороздя носом скалы гораздо чаще.

Наконец, дотащив свою нелегкую ношу до скульптурной группы «проводник-посох-лютня», король позволил себе ненадолго отключиться, собираясь с силами. Мысль о том, что Санди очнется и увидит оскал Эй-Эя, заставила его прийти в себя и оттащить шута в сторону от богомерзкой усмешки. Во избежание разрыва неокрепшего сердца.

Отирая со лба праведный пот, король напился воды из грязноватой выемки в скальной породе и, с трудом шевеля разбитыми вдрызг губами, не то проворчал, не то просто подумал, забыв, как произносятся слова:

— А бурдючок с теплым винцом сейчас бы не помешал!

— А когда он мешал? — дальним эхом откликнулся бесцветный голос, выговаривая втрое меньше букв, чем следовало.

Денхольм подпрыгнул, ставя рекорд в черепашьих спортивных состязаниях, и с подозрением уставился на Эйви-Эйви. Проводник исхитрился закрыть глаза и теперь пытался закрыть рот. Кровавая улыбка, сделавшая бы честь любому вампиру, упорно боролась за существование.