Кристиан опять проникает в пещерообразный подъезд. Вновь поднимается на восемьдесят пятый этаж. В обществе щебечущих учеников летней школы и пасущей их учительницы, которая косо посматривает на меня. Получая в ответ плотоядную ухмылку, специально приберегаемую мной для совращения малолетних. На прошлой неделе в приступе безысходной ностальгии написал в Европу. Умоляя принять меня обратно. В аккурат после того, как сборщик задолженностей выскочил на меня из-за двери в коридоре. Требуя оплатить, согласно контракту, образовавшийся в пути избыток багажа. Ни слова о блюдах, которых она не съела, и полотенцах, которыми не воспользовалась. Сказал, вот вы мне и попались, мистер Кристиан. Я ему выдал серию легких прямых левой. Один, особо удачный, пришелся по горлу и отбросил его на девицу, тащившую к помойке пакет с объедками. Девица завизжала. А сборщик задолженностей повернулся к ней с извинениями и тоже завизжал, поскольку девица немедля звезданула его по яйцам. Я даже помешкал немного, любуясь, как он корячится. Катаясь по рассыпанным арбузным коркам.

Пышногрудая медицинская сестра с приколотой к белому халатику свежей красной розой, открывает передо мной дверь в приемную доктора Педро. Он сидит без пиджака, напевает, прижав к румяной щеке скрипку, и заросшей седым волосом жилистой ручкой пощипывает струны.

— Эй, что с вами опять приключилось. Кошка язык откусила. Не можете говорить. Получили по челюсти. Надо было заниматься любовью, а не войной. С кем подрались-то, с каким-нибудь уличным мордоворотом. Вы бы подросли сначала. Или уж врезали ему первому. Какого черта, я вас лечил, старался, выставил отсюда целехоньким, а вы возвращаетесь побитым, я вот подумаю-подумаю да и подам на вас в суд. Вы знаете, сколько я беру за лечение. И не спрашивайте. Вам не осилить. Спросите лучше, зачем им понадобилось переименовать Одиннадцатую авеню в Вест-Энд авеню, там где она пересекает Пятьдесят Девятую улицу, Десятую авеню в Амстердам-авеню, Девятую в Колумбус, а Восьмую в Западную авеню Центрального Парка. Затем, что этим людям кажется будто они бог весть какие важные шишки. Только за этим. А я вот могу отсюда любому придурку в дымоход заглянуть. Пол-то скребли, как я вам велел. Ну, видите, я так и знал, что не скребли. И посмотрите теперь на себя, вы уже и говорить не можете. Что с вами такое, черт побери, вы почему не выполняете моих указаний. Думаете, я, дожив до моих лет, стану ерунду пороть. У вас ушиб челюсти, небольшое смещение, но все будет нормально, ничего не сломано. Единственное ваше приобретение в том, что теперь никто не сможет обозвать вас сосалом.

Кристиан кивает в знак благодарности. Пот ручейками течет по лощинке меж ягодицами. В окне над головой моего маленького скрюченного доктора тень от этого здания на милю уходит по крышам. На которые, если мне доведется еще раз встретиться с Адмиралом, я заброшу его одним ударом в пузо, обратив таковое в сплошной синяк.

— Эй, погодите минуту. Хотите знать, как стать счастливым. Я вам скажу. Каждый день проходите по шестьдесят кварталов. А чтобы к вам не лезли грабители, притворитесь малость чокнутым. Тридцать кварталов в одну сторону, тридцать в другую. Потом ступайте в закусочную на Шестой авеню. Потребуйте вымоченной в хлебной водке горячей копченой говядины от души обмажьте ее горчицей, да возьмите еще полную тарелку салата из сырых овощей и бутылку пива. И сидите себе, любуясь на задрюченные рожи соотечественников. И радуясь, что у вас не такая.

В лифте полным полно членов союза Дам-Колонисток Америки — соломенные шляпки, производимые в Атланте, штат Джорджия, и корсеты из китового уса. С ними мы летим вниз, к улице, купаясь в аромате духов. Только, господи-боже, кого-то из едущих в лифте угораздило вляпаться в собачье дерьмо. Напрягая мои чревовещательные способности, продавливаю сквозь измученные челюсти несколько слов. Окольным путем подбираясь к деликатному предположению.

— Прошу прощенья, мадам, я случайно встал рядом с вами и все гадаю, дозволено мне ли будет спросить, вы и ваши подруги не принадлежите ли часом к Дочерям Американской Революции.

— Ой, а как вы догадались.

— Догадался, мадам.

— Ты только подумай, Джин, этот молодой человек, догадался, что мы Дочери.

— У меня сломана челюсть, и я право же сожалею, что приходится вот так бормотать, но кто-то из вашего сообщества, я совершенно в этом уверен, наступил на собачьи какашки.

Лицо дамы заливает краска, на шее вспыхивают багровые пятна. Все разговоры в лифте, которому еще предстоит миновать пятьдесят два этажа, смолкают. Повисает мучительное молчание. В последнее время мне как-то не удается должным образом выражать мои мысли. Но и вонищу я выносить больше не в силах. Вся эта сволочь таращится на меня. Пока мы целую вечность падаем вниз так, что закладывает уши. И носы у всех подергиваются, принюхиваются, значит. Демонстративно принюхиваются ко мне, чтоб они околели.

Лифт разгружается и загружается снова. Кристиан протискивается через наполненный трескучими голосами вестибюль. И выходит на улицу, минуя мужчину, продающего четки и галстуки в горошек. Когда тебе плохо, ступай на запад, к докам. Где много больших кораблей, способных унести тебя прочь. Уплывай, точно так, как приплыл. На чудовищном судне до краев нагруженном горем.

Кристиан медлит под вывеской, на которой значится «Таверна». Зайди, выпей стакан пива. Потяни на себя качающуюся дверь и углубись в темноту. Пройди вдоль длинной стойки из красного дерева. Здесь прохладнее, чем на улице. Урчат вентиляторы. Сдувая и унося смрадные запахи лифта. Бармен в белом переднике поверх живота, похожего на плод авокадо, вытирает пивную лужу. Прохожу мимо четырех мужиков, погруженных в истовую беседу.

— Пора бы уж тебе поумнеть.

— А тебе не пора, что ли.

— А я уже поумнел.

— Ну да, умный нашелся.

— Слушайте, умники, засохните оба. Возьмем еще по пиву. И вон тому, который вошел. А то у него вид несчастный.

В знак безмолвной благодарности и в виде приветствия поднимаю стакан. Потому что, если бы и захотел что-то сказать, все равно бы не смог. Войди в этот полностью новый для тебя мир. Наугад выбери место. Заберись на табурет у бара и думай. Работая в похоронной конторе, я ощущал себя живым, а сейчас в каждый закоулок моего мозга, крадучись, пробирается смерть. Ночами весь город лежит без сна и глядит в потолок. Нынче днем еще один чернокожий джентльмен в поезде подземки размахивал елдаком. Перед горсткой заебаных белых хуесосов. Зрелых лет дама с сальным лицом и вязаньем в одной руке вскочила, норовя вцепиться в него. Негр улепетывал по платформе, заталкивая свою драгоценность обратно в штаны. А дама валила следом и голосила, остановись, мне нужно с тобой поговорить. Я же, чтобы немного развеяться, поднялся наверх и пошел прогуляться по парку. На залитой солнцем верхушке одного валуна сидели кружком восьмеро молодцов с накрашенными губами и дружно дрочили. Махали мне ручками, приглашая присоединиться. Один из них, задавая ритм, бил в бубен. И проходивший мимо меня пожилой господин в белых гетрах и хорошем холщовом костюме сказал, добро пожаловать в желтый дом.